Похороны куклы

– Нет. – Я улыбаюсь и, чтобы смягчить сказанное, потому что получилось резковато, добавляю: – Спасибо.

– Что ж…

Он пожимает мне руку.

Когда он уходит, я еще какое-то время копаюсь, но потом приходят забирать постель, и мне говорят, что я могу подождать в комнате отдыха. Я бреду туда с сумкой, но там воняет, потому что туда приходят курить.

В конце концов я иду по коридору и сажусь под узкое окно. Вчера я пообещала Тому, что повидаюсь с Элизабет до отъезда, когда она придет его навестить. Я согласилась, но теперь мне так хочется и так страшно увидеть, как мелькнут за окном ее пылающие волосы, такие яркие на расстоянии. Я все вскакиваю и выглядываю в окно сверху – там стекло ровное, так что видно лучше. Но потом я понимаю, что мне легче, когда меня скрывает матовое стекло в нижней части окна. Я подтягиваю колени к груди, обнимаю их и жду, когда по стеклу запрыгает зеленая фигурка.

В итоге я ее так и не вижу. Сегодня один из дней, когда солнце садится невозможно рано, ощущение такое, что дня вовсе не было. Том приходит за мной в своем потрепанном пальто поверх полосатой пижамы и в незашнурованных ботинках. Мне вдруг кажется, что он одет для боя, будто вылез из окопа ночью во время какой-то страшной войны.

– Идем. – Он протягивает мне руку. – Я слышал, наши родители возвращаются. Скоро они обо всем узнают. Давайте побудем втроем, только мы, пока этого не произошло.

Я хлопаю глазами, глядя на него, и цепляюсь за ручку своей сумки, словно это единственное, что у меня осталось.

– Элизабет нас ждет, – говорит Том.

Вот она, в кафетерии. Обед давно кончился, здесь почти пусто, только несколько пришедших пораньше посетителей пьют чай из кружек женской добровольной службы. Тихо звякает фарфор, пахнет старой едой, этот запах въелся даже в полы. Элизабет не в зеленом, на ней платье, похожее на гобелен: крохотные цветочки вышиты на кремовых пышных рукавах. На коленях у нее лежит пальто. Мы с ней смотрим друг на друга.

– Прости, что подожгла ваш дом, – наконец выдавливаю из себя я.

– Ох, Руби, – произносит Элизабет, привстав. – Руби.

Она тянется через стол, привлекает меня к себе, мое лицо окунается в ее волосы, и все вокруг делается мандариновым.

Мы садимся за столик, Том уходит купить чаю. Женщина за прилавком улыбается ему. Она тоже видит, что он светится, как и я. Этот свет меняет людей к лучшему. В нем себя чувствуешь нормальным и здоровым, таким, каким должен был бы быть всегда, если бы мир не был так суров. Том возвращается, расплескивая чай на поднос.

– Смотрите, – говорит Элизабет. – Я принесла торт. Мне скоро восемнадцать, я стану совершеннолетней. Я подумала, мы можем прямо сейчас отпраздновать. Сама испекла. В квартире, где я сейчас живу, хорошая электрическая духовка.

Она открывает коробку и вынимает торт бережно, как младенца. Он такой прекрасный, сверкает сотнями серебряных шариков на светло-зеленой глазури, по краю на нем расставлены восемнадцать розовых свечей в подставках, и я даже не задумываюсь о том, как это грустно – ей пришлось самой печь себе торт на день рождения. Она в полном восторге от того, что у нее теперь есть духовка, которая включается и выключается, когда потребуется.

– Ой, – хмурится Элизабет. – Я забыла спички.

Тут у меня начинает быстрее биться сердце, но лишь потому, что я жду, что они оба посмотрят на меня, раз произнесено слово «спички». Но они не смотрят, Элизабет просто идет к прилавку и просит спички у буфетчицы, и та вынимает из сумки зажигалку.

Элизабет щелкает зажигалкой; поворачивает торт, взявшись за серебряное блюдо, и умудряется не обжечь руку. Огонь освещает ее подбородок, взбирается по лицу, и вот уже зеленые глаза Элизабет полны крошечных искр. Мы поем «С днем рождения», хлопаем, и с нами вместе поет женщина за прилавком. Потом Элизабет задувает свечи и закрывает глаза, чтобы загадать желание, а после режет торт ножом, который принесла в коробочке. Буфетчица подходит забрать зажигалку, говорит, что она ей нужна, потому что она пойдет покурить, и Элизабет дает ей кусок торта, пусть потом съест.

Последнее солнце наискосок падает в окна, и все теплеет. Я оглядываюсь по сторонам: на солнышке в кресле-каталке дремлет старик, женщина пьет чай и посматривает на нас краем глаза. Представляю, как мы трое выглядим – у меня даже в животе стучит от волнения, потому что я, ни секунды не сомневаясь, понимаю, что выглядим мы замечательно.

Мы говорим обо всем на свете. Вспоминаем, как Элизабет учила меня потрошить кроликов. Говорим о Криспине. О том, каким он был. Вспоминаем день, когда я появилась у них со своим чемоданом. Мы держимся за руки, все трое, потом отпускаем друг друга, чтобы запихать в рот торт; чай остыл, но мы его все равно пьем.

Мы все – то, чем сделали нас наши семьи. Но иногда от этого можно сбежать. Закрыть за собой дверь и выйти в другую комнату. Эта комната обставлена по-другому. Здесь только то, что ты выбрал сам. В моей комнате – Элизабет и Том. Их озаряет свет из окна. Они сияют ярко, как заходящее солнце.

69

Глаз с трещиной

1 августа 1984