Похождение сына боярского Еропкина

Но тут в душе Пня вздымалось другое чувство и покрывало устрашающие мысли. Жаден был Пень, и жадность его творила чудеса. По жадности Пень становился смелым и добрым: из кладовой, где хранились положенные рядувому припасы, изымал то холст, то свиной окорок и плелся к сыну боярскому. Завидев у крыльца Страховиду, рычал:

- Доложи.

Войдя в избу, кланялся, укладывал посул к ногам Еропкина и, смиряя рык, молил:

- Прими.

- Опять?! - вскидывал брови Еропкин.

- За себя и за сына, - прямил Пень. - Сын у меня хороший, злой. Возьми в поход. Тебе - польза, а мне с добычи его - прибыток. И меня возьми. На походе добро считать-стеречь надо и кашеварить. А оклад мне вровень младням.

Молил-молил и умолил.

- Ладно, - повел плечом Еропкин. - Скажу Смуру.

17

Ох и недоверчив же русский человек! Там, где иному кому все предельно ясно и иной не мешкая по-ясному вершит, русский мнется - приглядывается да прикидывает. И тут уж хоть кол у него на голове теши - с места не сдвинется, покуда не выслушает все, что шепчет ему сердце. Если же время упустит, только руками разведет (Бог не сподобил!) и примется за старое да привычное. Ибо известно ему: привычное пращурами завещано, надежно оно и непроходяще. Главное в привычном не старина, а душевное благоволение предков, потому что предки, зачиная дело, о Боге думали, Божье распознать им легче было: в стародавние времена бесы еще слабы были, прехитро не изувечили смысл дел.

Русский человек это помнит, и памятью такой волен он. Вольно ему в сердце своем испытывать крепкое на излом, даже если ясно видится, что оно крепко.

Еропкин совершенно утратил недоверчивость. С тех пор как под Валдаем хлебнул из чудесной сулеи, святую опасливость словно корова языком слизнула. Единого боялся: как бы Смур не обманул. А посему чуть ли не ежеден об окладе рядился: ты, мол, мне поручную запись дай в том, что выплатишь обещанное.

Смур отвечал:

- Это ты дай. Пиши: из пограбленного десятину возьму без обмана.

- Я не буду писать! - ершился Еропкин.

- И я не буду, - каменел лицом Смур.

- Боишься? - кривил губы Еропкин.

- Это ты боишься.

- Мое слово свято.

- И мое свято.

На том каждый раз и расходились. Что думал Смур - неизвестно, Еропкин же кипел злобой. Не верил он Смуру и победить неверие не мог. Отказаться же от затеянного похода не хватало воли: день ото дня вместе с неверием жадность росла, крепчала. Теперь путем он и думать ни о чем не мог, как только о грядущем богатстве. Вот обогатеет и в лето себе особые хоромы возведет, в три жила, с башенками. Младней за себя на жалованье примет, к ним недорослей с полста присовокупит - и Смур ему не указ. Любому служить станет. Кто больше заплатит, тот и господин. Хоть тот же Смур. Разбору не будет. Выбор един: пригож тот наемщик, который меньше жадничает. И непременно поручную запись с него. Поручная запись крепче слова: обманул наемщик - законно и его грабь, восполняй ущерб.

В таких намерениях его укреплял ночной гость. Не стесняясь ни младней, ни Пня, ни самого Смура, являлся уж днем. В холщовых рубахе, портах, заместо ботфортов в липовых лапотках. Присаживался на корточки и толковал, словно рассуждал сам с собой, монотонно, как из сотни раз читанной книжки вычитывал. Прямо не учил, но бесстрастные слова крепко запоминались.

- Про законы ты правильно рассуждаешь. Закон строг, но он - закон. Не упомню, изобрели уже люди сию формулу или только собираются? Но это не важно. Главное - ты в корень зришь. Правильно, у людей жизнь по закону превыше всего. На законах помешались. Дурачье. Не ведают, что чистый закон - наш вымысел. Это мы их смутили им. Чистый же закон, как у вас на Руси речется, - что дышло. Он жесток. Вот для смягчения его людям и была ниспослана Благодать. Сначала они мягкость восприняли, а потом снова в закон уперлись. Им, видишь ли, кажется, что по закону легче жить. А по закону проще. Да и простота эта - одна видимость. Жизнь по закону без Благодати ведет в тупик, ибо законы можно писать, переписывать - так сказать, совершенствовать. Люди это и делают, а мы им неукоснительно помогаем. Нам важно, чтобы они постоянно были увлечены этим творчеством якобы на свое благо и реже вспоминали про Благодать. Тут дело тонкое: Благодать-то, как ни крути, все-таки Благодать, она одна на всех, вечна и исправлению не подлежит. Мы не в силах ее отменить, но отвлечь от нее людей - в силах. С одной стороны, власть малая у нас, а с другой - великая. Ежели из года в год, из века в век постепенно будем смущать людей законами, то Благодать не исчезнет, но постепенно забудется. А того, что забыто, считай, нет. Вот первое, чем мы людей уязвлять станем.

- Свободинцев? - уточнял Еропкин.