Похождения Бамбоша

— Договорились. И спасибо, что вы вспомнили именно обо мне.

— Вы ведь мой любимый ученик, и я вам целиком и полностью доверяю. А теперь — за работу!

Не делая лишних движений, но на диво проворно юноша соединил части специального инструмента, известного под названием аппарата Колена. Маленькая воронкообразная круглая кювета из эбонита, заканчивавшаяся снизу отверстием для трубки, называлась распределительной камерой. Емкость была рассчитана на триста граммов. Сбоку от распределительной камеры находился хрустальный насос мощностью десять граммов. Затем — присоединенная в нижней части резиновая трубка с наконечником в виде притуплённой полой иглы. Наконец, в распределительной камере, являющейся главной частью машины, помещался резиновый шарик, он был легче крови, проходившей через аппарат, и служил клапаном, препятствовавшим проникновению воздуха в трубку и вытеканию крови в кювету. Одним словом, насос, необычайной точности.

Глядя на одинокую и неподвижную фигуру Владислава, — что тебе тот пес, и суетливый, и услужливый, и неуклюжий, зато какой любящий и преданный! — доктор, много лет знавший старого дворецкого, спросил у него:

— Тебя не пугает вид крови?

— О нет, не пугает.

— Ну, тогда закатай рукав сорочки…

Но тут с необычайной живостью вмешался интерн:

— Если позволите, профессор, я сам буду донором.

— Но, друг мой, это истощит ваши силы.

— Отнюдь нет. Недавно я обнаружил, что избыточно полнокровен. Переливанием вы только услугу мне окажете.

Он даже не стал ждать согласия учителя и принялся закатывать левый рукав, обнажив сильную руку, опутанную, как веревками, сплетением превосходных вен.

Профессор чуть заметно улыбнулся и, лукаво заглянув в глаза залившемуся краской юноше, пробормотал:

— О, молодость, молодость… Все это прекрасно, но мне нужен помощник, а не пациент.

— Умоляю вас согласиться. Я буду и тем и другим в одном лице. Уверяю, больная не пострадает, и операция пройдет без затруднений.

— Будь по-вашему.

Не теряя больше ни минуты, доктор наложил жгуты на руки молодого человека и раненой девушки. Он подождал, пока вена на руке больной немного набухнет, и надрезал кожу, чтобы обнажить вену. Затем уколол вену тонким троакаром[34] и оставил его в ней, а Людовик удерживал троакар правой рукой.

— Держи вот это двумя руками и не двигайся, — сказал он стоявшему по струнке, но с разобиженным видом мужику, словно считавшему, что ему коварно помешали изъявить свою преданность.

Владислав так вцепился в эбонитовую кювету, будто та весила пятьдесят килограммов.

— Главное — не шевелись.

— О, не беспокойтесь, господин доктор.

— Теперь ваша очередь, — сказал профессор, разрезая вену юноше.

Кровь заструилась в кювету.

Доктор потянул на себя поршень, затем надавил, и на конце полой иглы появилась красная капелька. Аппарат был готов к работе. Оставалось лишь вынуть троакар из вены Марии и ввести вместо него иглу, служившую наконечником трубки, что и было сделано.

Наконец, со всевозможными предосторожностями приоткрыли клапан, и живительная влага заструилась, нагнетаемая насосом.

Поначалу казалось, что эти героические попытки не приносят никакого успеха. Героические? О да, потому что здоровое и мощное тело отдавало кровь умирающей, помогая удержать ускользающую от нее жизнь.

Уже немалое количество драгоценной жидкости поступило в систему кровообращения больной. Профессор хмурился, а интерн впадал во все большее отчаяние при мысли о том, что его преданность оказалась бесполезной, и это совершенное создание, вызывавшее в нем все более глубокий интерес, должно умереть или даже… уже мертво.

Но нет! Наука явила еще одно чудо, способное посрамить маловеров.

В тот миг, когда профессор Перрье решил, что будет продолжать свое дело лишь из любви к пациентке, из профессионального долга, но безо всякой надежды, мужик, чьи глаза были неотрывно прикованы к лицу больной, вздрогнул и зашептал:

— Она задышала… Она задышала…

— Ты не ошибся? — взволновался профессор.

— Я совершенно уверен! Какая радость для всех нас!

Людовик промолчал, но из его груди вырвался глубокий вздох, а сердце учащенно забилось. Ему и впрямь казалось, что эту прелестную девушку он знает долго-долго, месяцы и даже годы. И готов принести любую жертву, лишь бы она выжила.

На лице Марии появился румянец, а потухшие и остекленевшие глаза обрели осмысленное выражение. Веки то поднимались, то опускались, губы дрогнули.

Это было воскрешение из мертвых, при виде которого самые закоренелые скептики и хулители науки должны бы были воскликнуть: «Чудо!»

Мария узнала доктора и старого слугу.

— Доктор Перрье… Владислав… — прошептала она.

Мужик так расчувствовался, что заплакал и, сдерживая рыдания, воскликнул:

— Воскрес наш бедный ангелочек!