Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Он открыл несколько жестянок и пошел разогревать их на пожарище станции. Возвратившись с горячей едой, он с удовольствием сказал:

– А знаешь, сынок, у русских консервы очень замечательные. Это что-то в роде жареной печенки с лавровым листом.

Они принялись за еду и питье; вино согрело их, и из желудка, вместе с теплом по всем жилам разлились бодрость и надежда.

К вечеру разрывы шрапнели и гранат казались им только аккомпанементом к соло тенора; ибо в воронке Швейк пел – разливался:

Как час ночи где-то било,Оторвался я от милой.Вышли вместе; средь ветвейЗаливался соловей.Щелкал соловей в садочке;«Подожди-ка три годочка!»,

Как три года?! Скоро сынаЯ б мог праздновать крестины,Воспитать его к набору,Чтоб муштру прошел он скоро.А узнает он, как с винтовкой стоять,Поймет он и то, как рапорт держать.А узнает он, как рапорт держать,Будет он караул отбывать.А узнает, как караул отбывать.Увидит, какая в карцере благодать.А узнает, как в карцере торчать,

Его и кандалами не испугать.А узнает, как кандалы таскать,Вот тогда ему и с девками гулять!

– Вот тогда ему и с девками гулять! – торжественным и звучным голосом закончил Швейк, снова наклоняя горлышко бутыли к своей манерке; а раненый солдатик, поляк, у которого онемели от вина ноги, так что боль в них на время утихла, повернулся набок, оперся на локоть и постарался перещеголять Швейка в пении, выводя высоким тенорком:

Скоро к москалям поход…Наш ефрейтор расцветет!Мы пройдем по всей России,От Варшавы в Петербург,Марш, вперед, вперед, вперед!Канониры с фланга ловко

Поведут бомбардировку,Санитары ж неустанноБинтовать нам будут раны.Мы пройдем по всей России,От Варшавы в Петербург.Марш, вперед, вперед, вперед!

– Ну, у тебя-то им не много придется бинтовать, – сочувственно заметил Швейк, когда тот кончил. – Санитары, сынок, не больно любят себя утруждать. Пожалуй, еще долго придется тебе их тут дожидаться.

Огонь стал затихать; противники, видимо, отдыхали. Только тяжелые орудия долбили с той и другой стороны, расточая снаряды, для оплаты которых налогоплательщики выбивались из последних сил. Наступило то состояние, о котором донесения штабов гласили следующим образом:

«Положение на фронте без перемен. Наши войска отошли на заранее заготовленные позиции. На некоторых участках фронта продолжаются ожесточенные артиллерийские бои. Наше продвижение задерживается плохой погодой и сильными туманами, препятствующими развитию крупных операций».

Два дня и две ночи провел Швейк со своим неподвижным товарищем в воронке от снаряда, точно в комнате. Другую воронку, поменьше, он использовал под отхожее место, вынося туда на лопатке все, во что перерабатывал его товарищ содержимое жестянок. На утро третьего дня неприятель снова начал обстреливать совершенно разрушенную станцию, но вдруг огонь его прекратился. Оказалось, что русский фронт был прорван германцами где-то много севернее, и потому русская армия снова вынуждена была отойти «по стратегическим соображениям», а не под давлением неприятеля.

После того как было установлено, что неприятель разбит и его преследуют новые, свежие силы, несколько офицеров верхом производили осмотр поля сражения, где санитары подбирали раненых и сносили убитых в кучи.

Проезжая мимо станции, они сошли с коней и заглянули между прочим в образовавшиеся от тяжелых снарядов воронки. Вдруг полковник Шредер вздрогнул и сделал господам офицерам знак не шуметь. Из-под земли до них донесся сильный, грустный голос, распевавший:

Слеза невольно глаз туманит снова…Уйду и тихо стану в стороне,Где не слыхать и голоса людского,Где горевать не помешают мне…То-то я была веселой,Как позналася с дружком.И любила ж я его!Всех мне краше милый мой…А теперь с другою пляшет,Потому – та дрянь с мошной!

– Кто это там: сумасшедший, что ли? – спросил Шредер, вытаскивая револьвер.