Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

Существующие формы государственности держатся на том, чтобы производство продолжалось; если оно остановится, вся экономическая система рухнет. А потому же политики заинтересованы в том, чтобы уровень культуры граждан не повышался, и препятствовать этому — в интересах государства во многих развитых странах. А это говорит о том, что люди надеются только на то, что неминуемое крушение системы случится не на их веку, и такой гнев не настигнет их за то, что они обрекли на своих граждан. Люди фактически принесены в жертву машине — потому как способов решения моральных дилемм, встающих перед человеком в обществе производства на данном этапе развития, уже давно основанном на образах секса и других способах пропаганды материального видения мира, уже давно ни у кого не осталось. 2000-е выглядели так, словно у этой системы осталось несколько лет на то, чтобы урвать последние гроши в момент полного отсутствия какой-либо вертикальной связи для поколения новых молодых людей. Так современная молодежь считает, что ее оставили на произвол, и потому она имеет право вести себя вопреки всем христианским канонам, и ее качеством было накапливать в себе грязь, зачастую мысленно, ненавидеть за это уродство себя и сверстников и переносить вину на родителей, которые их в этот мир забросили. Это замкнутый круг не может быть разорван.

Люди, не находящие абсолютных моральных ценностей вокруг себя, обращаются за ними в сверх-я, и, видя, что там все заражено порнографией, пребывают в ужасе; понятно, что советский человек, веривший в доброту в реальном мире, не нуждался в этом.

Они ничего этого никогда не изживут. Как и те стартовали с невинности и двигались в уродство, не могли себе изжить память о невинности, революция детей-уродов, которые стартовали из уродства и шли к восстановлению невинности, как и в прошлый раз, приведет к полустолетию великих и ужасных художников, которые до конца своих дней будут видеть себя как этаких гротескных creatures

, какими видели себя Эйзенштейн или Орсон Уэллс.

Сегодня люди в подростковом возрасте узнают о сексуальной стороне отношений столько, сколько не узнавали до этого, и подступают к экзистенциальному кризису и отчуждению так рано, что этот фильм похож на фильм Антониони, будь он избавлен от тинейджерских проблем. Это и есть достоверный портрет человека конца первого десятилетия XXI века: сотканного из незнания нематериальной стороны жизни и знания материальной, которое раньше можно было получить, но на это требовалось много лет. Общаться с людьми стало невозможно, эмоциональное отчуждение и томление физических тел в материальном мире, про которые снимали режиссеры 50–60-х — это детский сад по сравнению с тем, что пережили дети в 2000-е. Экзистенциальный кризис 2000-х заключался в вопросе: «Почему я такой больной урод?».

Так как они продвинуты в области секса и лучше понимают подоплеку коллективных отношений, они умнее своих отцов — и ненавидят их за то, в какую реальность они заброшены по их вине, пока отцы критикуют их за то, что те прячутся в виртуальной реальности и не хотят выходить в коллективное пространство, где могли проявить доброту и человеколюбие. Естественно, они не хотят — они же прекрасно видят, что в коллективном пространство доброта и человеколюбие не является единственным завершением; они понимают, чего можно ждать от людей, и что гуманизма они сами лишены, и хотели бы его в себе найти, чтобы не быть хуже поколения отцов, но ясно, что гуманизм, к которому те их призывают, изжил себя. Основной конфликт в первом десятилетии XXI века заключался именно в этом кризисе ложного гуманизма — кризисе «гуманизма» как понятия, идущем впереди кризиса его смысла. Наконец-то онтологическая проблема очищается от наносных покровов эпохи Просвещения.

Они не поняли об этом поколении чего-то сущностного, что составляет его характер, совершенно уникальный и не имевший места в ХХ веке: в ХХ веке «хороший человек» и вера в добро и зло было для ряда людей признаком инфантильности и проходило много времени, прежде чем человек вступал в экзистенциальный кризис. Эти молодые ребята и те девчонки открывают невозможность хорошего человека еще в таком возрасте, когда не могут не быть просто и по определению инфантильными, и в страхе перед этим открытием не знают, как им взрослеть, даже если очень хочется, а чаще — закрываются от социальности в Интернете, где их уродство открывается и только в большей степени из-за того, что они узнают себя в точно таких. И вот они корят, ненавидят себя за то, какие они есть, и даже не ища виноватых специально, не могут не видеть своих родителей предшественниками, архитекторами этого мира, в который они заброшены. Вот эта их инфантильная озлобленность, ощущение экзистенциального сознания как кризисного стала очень заметной где-то на рубеже 2010–2011 года, когда вышла на экраны кинотеатров. В России это было такое поколение самых первых людей, кто уже не застал Советский Союз в осознанном возрасте: то есть, родившихся около 1988–1989 года.