Похвали день вечером

Савдунину стало неловко: будто нарочно спрятался и подслушивает. Он тоже подошел к столу — на него поглядели, улыбнулись: «Легок на помине!» Тогда-то Травин и сказал:

— Не передумали, товарищ Савдунин? Вот — коммунисты возражают. Старый кадровый рабочий, всю жизнь можно сказать, здесь, на заводе, и вдруг — нате вам: «по собственному желанию»!

Теперь все, кто здесь был, знакомые и незнакомые, повернулись к Савдунину.

— А вы хотели бы, чтоб я написал «по желанию Клюева»? — спросил Савдунин.

— Клюев тут ни при чем, — тихо сказал Травин. — Это в вас обида говорит. А если поставить себя выше личной обиды?

— Смотря как обидеть, — сказал кто-то. Савдунин не знал этого рабочего. Длинный, с длинными руками, чуть не на четверть вылезающими из рукавов куртки, он смотрел на Савдунина сверху вниз. — Но если уж старые рабочие начинают уходить, бей в колокола, секретарь.

И тогда заговорили, загалдели все сразу: «Разобраться надо…», «Может, человека и впрямь обидели…», «Клюев с характером…» Травин встал, будто он был на собрании и хотел восстановить тишину:

— Товарищи, товарищи…

— А ты, между прочим, сам-то разобрался? — спросил его длинный. — Вы тут полгода только технические вопросы решали.

Травин словно бы не расслышал. Взглянул на Савдунина:

— Что у вас?

Савдунин сказал:

— Взносы. И обходной листок. Я подожду. Очередь, все-таки.

— Вот, — сказал Травин длинному. — Обходной листок. А ты тут шумишь.

— И буду шуметь. Что у тебя произошло-то? — Он положил свою длинную руку на плечо Савдунина — жест был дружеский, а обращение на «ты» вовсе не обидным, Наоборот.

— Личная обида, — сказал он. — О чем говорить?!

В партбюро стало тихо.

— Ладно, давай без очереди, — сказал длинный.

Он смотрел, как Травин заполняет «бегунок», потом записывает в ведомость сумму взноса. Как неуклюже берет в пальцы шариковую ручку Савдунин, чтобы расписаться в ведомости. Савдунин сказал: «До свидания», и вышел. «Плохо, — подумал он, — Становлюсь слезливым стариком».

Крокодиленок с зубастой пастью и немигающими глазками-пуговками глядел на него с буфета, Савдунин вспомнил, как уезжал из Индии. На него, как на всех советских рабочих, надели гирлянды из роз. Розы пахли необыкновенно, до сладкого головокружения. Индийские ребята складывали руки ладошкой к ладошке.

Потом была Асуанская плотина и ученик — помощник Ахмад Хаммам. Это он прозвал Савдунина «Шальгуб» — «Румяное яблоко». Но сначала называл его «эффенди», и Савдунин сердился: «Какой я тебе господин?» Как он сейчас, Ахмад, славный парень, и те двое индийских хлопцев, тоже ученики с Бхилаи, — Прем Захир и Сухел Шарма?

Он нарочно думал о них, вспоминал их, чтобы не думать о других — о Соколове и Шилове, Лосеве, Козлове и Непомнящем.

Соколов оказался прав, говоря, что «дело кисель». Прошла неделя, а письмо бывшей бригады так и не было опубликовано. Володька пошел в редакцию, уже заранее приготовив резкие слова — чего терять-то? Так и скажет: боитесь правды?

Редактора не было, его встретила девушка с университетским значком на кофточке. Должно быть, только что поступила работать в редакцию. Раньше он ее здесь не видел.

— Я насчет письма, — сказал Соколов. — Вы что ж, здесь кухню устроили? Сушите и маринуете?

Девушка удивленно подняла брови. Соколов поглядел на эти поднятые брови и подумал, что он таких еще не видел. Если женщины приклеивают ресницы, то, может быть, уже начали приклеивать брови? Что-то уж слишком красивые они были. И девушка была красивая. Соколова смущал только этот синенький ромбик на ее кофточке. А она глядела на его знак «Отличный пограничник».

— Я знаю о вашем письме в газету, — сказала девушка. — А вы что, так по очереди и будете ходить, справляться?

Теперь уже удивился Соколов: вот как? Кто же еще ходит?

Девушка нахмурила красивые брови, вспоминая.

— Козлов — есть такой? Каждый день ходит.

— Матвей?

— Я не знаю, как его зовут.

— Его зовут Матвей, — сказал Соколов. — Теперь я тоже буду ходить сюда каждый день, пока не напечатаете. Только через неделю уже будет поздно. А вы здесь недавно работаете?

— Недавно.

— Так что же с нашим письмом?

Девушка сняла трубку, набрала номер.

— Это опять я, Крылова, — сказала девушка. — Я по поводу того письма бригады — помните?.. — Она слушала, кивала, сказала, что все ясно, и, положив трубку, повернулась к Соколову.

— Редактор болен, — объяснила она. — Я ему звонила домой. Так вот, не все письма мы должны печатать. Ваше направлено в партийное бюро цеха, и мы ждем ответа.

Соколов кивнул головой.

— «И щуку бросили в реку», как писал ваш однофамилец или даже родственник.

Девушка уже не казалась ему красивой. Ну, так себе, нормальная девушка. А университетский значок нацепила, чтоб все видели — у меня высшее образование!

— Пока что партийное бюро создало комиссию, и она занимается вашим вопросом, — добавила девушка.

Соколов вышел, не попрощавшись. Только в коридоре подумал: «Нехорошо. Она-то при чем? А интересно: Матвей ходит сюда из-за нее, или… Неужели, когда понадобилось, высунулся из своей норы?»