Покидая мир

— Ну почему, и тебе, конечно, тоже. Но ты сейчас не ходишь на работу, а я хожу. И если я не высплюсь…

Почему я уступила в этом споре? Возможно, потому, что Тео действительно ежедневно ходил на работу, а я пока еще сидела дома — была в отпуске по уходу за ребенком. Так что мне, в отличие от него, и впрямь не так важно было сохранять ясность мыслей. И хотя я не раз повторяла, что хотела бы чаще видеть его с нами и что надо бы нам побольше времени проводить вместе, однако на своем не настаивала. У ж слишком сильно я выматывалась, чтобы еще вести дискуссии с Тео. Тем более, я ясно увидела: только сейчас — с весьма реальным появлением на свет нашей совершенно реальной дочери — на Тео обрушилось понимание того, что по-настоящему означает быть родителем. И это понимание застигло его врасплох. Все его благоглупости во время моей беременности, рассуждения о том, как он хочет стать папочкой, сейчас были забыты, отступили перед самим фактом, что вездесущая Эмили вторглась в нашу жизнь, в корне ее изменив. Бывает же, что мы громогласно заявляем, что хотим чего-то, хотя сами в глубине души в этом сомневаемся. Не было ли это как раз таким случаем? Однако я и сама, каюсь, точно так же вела себя в ожидании ребенка, поэтому не считала себя вправе обрушивать гневные обвинения на Тео — по крайней мере, в тот момент. К тому же я надеялась, что эти его побеги из дома — лишь временное явление.

Как только Эмили начала осваивать искусство спать по девять часов, не просыпаясь, Тео и впрямь вернулся в нашу квартиру. Он даже стал выходить на прогулки с Эмили в коляске, иногда купал ее и менял пеленки, играл с ней, лежа на полу и перебирая игрушки. Эмили обычно радовалась его обществу и смеялась. А вот в наших с Тео отношениях появилось некоторое отчуждение. Едва уловимое, оно все же несомненно присутствовало. Мы болтали, как раньше, по-прежнему вместе ужинали, делились друг с другом всем, что происходило в жизни каждого. Однако какой-то холодок в отношениях явственно ощущался, но, сколько я ни спрашивала Тео, что его беспокоит, он либо отшучивался, либо менял тему.

— Все в порядке, не обращай внимания, — бросил он однажды после того, как за ужином погрузился в молчание, затянувшееся настолько, что я заметила: подобные пинтеровские паузы [80]меня слегка беспокоят.

— В театре Пинтера паузы длятся не более пяти тактов, — уточнил Тео.

— Вот потому-то меня слегка напрягло, что мы добрых пять минут просидели в гробовой тишине.

— Меня это абсолютно не напрягает, — отреагировал Тео.

— Что-то не так, Тео?

— Почему что-то непременно должно быть не так?

— Я чувствую, как ты от нас отдаляешься.

— Что за новости! В смысле, я же прихожу домой каждую ночь.

— Но у тебя какой-то отрешенный вид.

— Как и у тебя.

— В каком смысле?

— Ты часто где-то витаешь, и вид у тебя озабоченный.

— Наверное, потому что пытаюсь совместить родительские обязанности с выходом на службу на полный рабочий день.

— Так и я этим занят.

— Не в такой степени, как я.

— Ах, умоляю, вот не надо только начинать игру «Кто больше для нее сделал».

— Замечу только, что в первые восемь недель ты просто смывался и оставлял меня с Эмили один на один.

— Неправда. Я только ночевал в другом месте, потому что мы так договорились — ты тогда сидела дома, а я один работал и…

— Ни о чем мы не договаривались. Ты просто сам решил устраниться, а я была дурой, что промолчала.

— Если тебя что-то не устраивало, следовало сказать об этом тогда же.

Шах и мат. Крыть мне было нечем. Он-то отлично понимал, почему я смирилась тогда с его ночными отлучками: потому что я боялась отвратить его от себя, потому что, еще не придя в себя после родов и не имея возможности как следует выспаться, я постоянно находилась в полуобморочном состоянии, потому что мне было до жути страшно, что Тео нас бросит. Может, именно об этом он и сообщал мне сейчас своей улыбкой: Мы не женаты… мы не принадлежим друг другу… у тебя нет на меня никаких прав… я волен уйти в любое время, стоит только пожелать.

Из надменной улыбка постепенно превратилась в примиряющую.

— Если тебе кажется, что у нас что-то идет не так, — снова заговорил Тео, — не молчи. Поделись со мной. Я не хочу, чтобы между нами было недопонимание.

Однако недопонимание не исчезало, а лишь усугублялось. Выйдя на работу, я по утрам стала отвозить Эмили в ясли в Кембридже, так как Тео по-прежнему не поднимался раньше двенадцати. Сложность была в том, что забирать из яслей девочку следовало ровно в три часа. По понедельникам, средам и пятницам занятия, которые я вела, заканчивались только в четыре, поэтому мы договорились, что Тео в эти дни забирает Эмили из яслей к себе на работу, а в половине шестого я за ней заезжаю.

Так мы продержались только три недели, после чего Тео вечером проинформировал меня:

— Я больше не смогу забирать ребенка из яслей.

— Почему? — осведомилась я, стараясь скрыть удивление.

— Это просто не дело.

— В каком плане это «не дело»?