Поклонник вулканов

Проводники потащили их за полы камзолов прочь от кратера. Один из них, тот самый одноглазый мальчик, которого Кавалер приставил к поэту, толкнул их обоих к огромному валуну, за которым можно было укрыться. Гул стоял такой, что мешал как следует рассмотреть далеко внизу спокойную гладь залива и город, своими очертаниями напоминавший изогнутый амфитеатр или гигантское кресло. «Я сейчас же спускаюсь!» — прокричал художник. А поэт, который подбил его полезть наверх, чтобы похвалиться потом перед всеми, какой он, дескать, храбрый, и получше запечатлеть в своей памяти еще несколько сцен, решил быть благоразумным и уйти от греха подальше.

Поэтом был сам великий Гёте, совершавший со своим другом художником Тишбейном[33] первое из трех своих восхождений на вулкан. Поэт, имевший исключительно крепкое здоровье для своих тридцати семи, вел себя спокойно и достойно, как и подобает знаменитости, когда находишься на огнедышащей горе. Если пожилой английский рыцарь ордена Бани мог регулярно совершать такие восхождения, тогда он, поэт, и подавно может. Да это же запросто проделает любой здоровый путешественник, приезжающий сюда. Но в отличие от Кавалера нашему поэту подобная прогулка отнюдь не показалась восхитительной. Его бросало то в жар, то в холод, он устал, немного испугался и испытывал всяческие неудобства. Все представлялось ему как нельзя более глупым. Нигде не было видно ленивых, праздношатающихся туземцев, слоняющихся без дела по этой ужасной горе, возвышающейся всего в нескольких километрах от поистине райского уголка. Такой вид спорта определенно предназначен для иностранцев, и в первую очередь для англичан. Ох уж эти англичане! Насколько благородные, настолько грубые и невоспитанные. Если бы англичан не существовало, никто бы и не догадался сотворить их: такая эксцентричность, верхоглядство, замкнутость. Как только они развлекаются?

Нужно попробовать поразвлекаться вместе с ними.

Поэт приехал вечером. Он, его друг и еще один немецкий художник, постоянно проживающий в Неаполе, сначала посмотрели у Кавалера коллекции, хранящиеся в зале для приемов. Там на стенах развешаны картины, написанные маслом и гуашью, рисунки в карандаше, на столиках и подставках теснились камеи, сосуды, в шкафах — различные камни, минералы и другие редкие вещи. Коллекционные раритеты лежали в хаотическом беспорядке, без всякой методологии и классификации, и немецкие гости сразу же обратили на это внимание и вынесли в известной степени неприятное впечатление. Разумеется, не от обилия антикварных вещей, а от кавардака, в котором они хранились. Но если бы пригляделись повнимательнее (завистливым взглядом любого серьезного коллекционера), то пришли бы к иному мнению и согласились, что владелец всех этих богатств обладает достаточной чуткостью, знает подлинную цену раритетов и разложил их по своему вкусу. Много лет спустя Тишбейн вынужден был признать, что стены дворца Кавалера отражали внутреннюю жизнь его владельца.

В следующий раз Кавалер пригласил поэта одного, без сопровождающих, осмотреть подземное хранилище. (Такой редкой привилегии удостаивались лишь самые знатные гости.) Поэт потом рассказывал своему другу художнику, насколько его изумило обилие и разнообразие хранившихся там раритетов. В подвальном помещении стояла даже самая настоящая маленькая часовня со всеми ее причиндалами. И откуда только Кавалер умудрился притащить ее? Художник в ответ лишь покачал головой и воздел очи к небесам. Поэт заметил в хранилище и два изысканной чеканки бронзовых канделябра, которые, как он знал, были найдены при раскопках Помпеи. И еще там было множество других замечательных антикварных вещей неизвестного происхождения.

Вещи и предметы, находящиеся в залах и комнатах наверху, являлись как бы путеводителем по фантазиям Кавалера, его воображаемым мирам. Подземное же хранилище было своеобразным отстойником в самом низу живота его собраний, поскольку каждый коллекционер вскоре доходит до такой точки, когда начинает собирать не только желанные предметы, но и те, которые ему вроде бы совсем не нужны, опасаясь, а вдруг в один прекрасный день все-таки пригодятся. «Он не мог удержаться и не показать их мне, — подумал поэт, — хотя мог бы и не показывать».

Понятно, что демонстрация своих коллекций и собраний может выглядеть как хвастовство, но коллекционер ведь не выдумывает и не подделывает свои коллекционные предметы, он всего лишь их смиренный слуга. Выставляя их напоказ, он не хвалит сам себя, а только учтиво предлагает восхищаться ими. Другое дело, если коллекционный предмет изготовил сам коллекционер или он перешел к нему по наследству, и теперь владелец с гордостью демонстрирует всем, тогда да, это уже смахивает на хвастовство. Но составление коллекции, эту неустанную погоню за новыми предметами и накопление богатства для наследников нельзя проделывать втайне. Настоящий коллекционер, как и мошенник или шарлатан, по сути, не может жить без зрителей, и пока не выставит свою страсть на всеобщее обозрение, он не коллекционер.