Поклонник вулканов

Когда непонятно откуда взявшийся свет омыл потемневшее небо и вдали снова появился привычный пейзаж, Кавалер остолбенел пораженный. Перед ним предстала жуткая картина, не менее тягостная, нежели когда смотришь на поваленные и разрубленные до самой сердцевины ветвистые, покрытые густой листвой деревья. Гора, конечно же, не дерево, упасть она не может даже под натиском самого свирепого урагана, но она может оказаться изуродованной. Подобно встревоженной хозяйке, которая, увидев поваленные сильным ветром вековые деревья, сразу же начинает выискивать причину, для начала рассматривая искореженный ствол — не изгрызли ли его термиты, не прогнило ли оно, поклонник того высокого, неповрежденного вулкана тоже вынужден был задуматься над тем, что стенки его склонов, видимо, истончились, оттого и разрушения неизбежны. Извержение было столь сильным, что срезало вершину вулкана, сделав ее плоской, укоротив гору на одну девятую часть. Увидев, что Везувий принял уродливую форму, Кавалерша даже заплакала от жалости. Сам же Кавалер, словно не замечая ничего необычного в новых очертаниях вулкана, тут же заявил, что ему и было предназначено изменить свою форму. Кроме того, теперь, вероятно, появятся новые, более удобные возможности для быстрого подъема на гору, что он и сделает, как только извержение утихомирится.

— Толо, ты здесь?

— Здесь, милорд.

— Так хочется посмотреть.

— Да, милорд.

И вот в конце июня шестидесятичетырехлетний Кавалер снова полез на вулкан в сопровождении проводника Бартоломмео Пумо (у него к тому времени отросли первые небольшие усики) и взобрался на самую вершину изменившейся горы, на которую он регулярно восходил на протяжении вот уже тридцати лет.

Конус на вершине исчез совсем. На его месте теперь зиял огромный зазубренный кратер.

— Я хотел бы подойти поближе.

— Да, милорд.

Но земля все еще не остыла, и Кавалер ощущал ее жар даже сквозь толстые подошвы башмаков, а от ядовитых выделений сернистого газа и едких паров начал задыхаться.

— Толо, ты здесь?

— Да, милорд.

— Мы отходим?

— Да, милорд.

Ему следовало бы поостеречься, ведь гора могла взорваться в любую минуту, но он ничуть не боялся. Разрушительная миссия вулкана вызвала у Кавалера чувство удовлетворения, оно буквально распирало его, так что было трудно примириться с мыслью об опасности.

И разве что-то могло быть более ценным для этого великого коллекционера редкостей, чем главный источник разрушений, то есть сам вулкан? У всех коллекционеров восприятие как бы раздваивается. Никто не может сравниться с ними по врожденной тяге к сохранению и сбережению коллекционных вещей. Но вместе с тем любой собиратель раритетов и антиквариата является по своей натуре и соучастником разрушения идеала. Поскольку уже сама чрезмерная страсть к собирательству вынуждает его отрицать ценность своей коллекции, порождает бредовую мысль о самоликвидации. Измотавшись в погоне за идеальным (в то время как всё вокруг — это чисто материальный мир) и оставаясь в душе ценителем прекрасных вещей и редкостных находок славного прошлого, коллекционер долго может быть снедаем очистительным огнем.

Вот почему каждый собиратель, видимо, мечтает о всесожжении, которое освободит его от коллекции, превратив все и вся в пепел или похоронив под толстым слоем лавы. Разрушение — это самая сильная форма лишения чего-то. Коллекционер может настолько глубоко разочароваться в жизни, что захочет даже уничтожить самого себя. Как в том романе о спятившем затворнике-библиофиле, собравшем немыслимую по количеству книг библиотеку — двадцать пять тысяч нужных ему, незаменимых томов (мечта, а не библиотека) — и кинувшемся в погребальный костер, который он сам и устроил из самых ценных и любимых книг[46]. Но если такой одержимый коллекционер все же не сгорит в огне или не погасит вспышку гнева, он, скорее всего, снова примется собирать новую коллекцию.

4

Его чаще всего описывают как человека небольшого роста. Да, он был значительно ниже ростом, нежели Кавалер и его молодая жена, но стройный, с привлекательным загорелым лицом. Густые брови, тяжелые веки, резко очерченный нос, полные чувственные губы, скрывавшие несколько недостающих зубов. Впервые они его увидели, когда он еще не побывал в мало-мальски значимых сражениях. Но уже тогда производил впечатление целеустремленного человека, стремящегося достичь избранной цели. «Запомните его, — сказал Кавалер (он сходу определял, есть ли у кого из молодежи многообещающие задатки), — он станет самым храбрым героем Англии за всю ее историю».

В том, что Кавалер мог угадать предназначение человека, нет ничего удивительного. Звезда — она всегда звезда, даже когда еще и подходящий экипаж не подобрали и когда все роли в спектакле уже забраны и ей достается второстепенная ролишка. А тридцатипятилетний капитан был, вне всякого сомнения, звездой первой величины, как, впрочем, и супруга Кавалера.