Покой

Дверь в нужную комнату, «повседневную гостиную», была закрыта, но я увидел желтую, как масло, полоску света у основания. Думал ли я, что это свет из печи, проникающий сквозь слюдяное окошко, или что кто-то оставил непогашенную лампу, или солнце светит в восточное окно — не забывайте, я был твердо убежден, что наступило утро, — теперь и сам не знаю; вероятно, я не стал тратить время на размышления. Я открыл дверь (не ручкой, которая поворачивалась, как у нас дома — а еще у нас было газовое освещение и керосином пользовались только тогда, когда приходилось куда-то нести лампу, так что в доме деда мне поначалу все время казалось, что происходит нечто чрезвычайное, — а странной защелкой, та сразу подалась под нажимом моего большого пальца), и тут же ласковый желтый свет — нежный, как двухдневный цыпленок, как цветок одуванчика, и куда более яркий — хлынул наружу, и я с изумлением увидел, что все свечи на рождественской елке горят, каждая вытянулась по струнке на конце ветки, словно увенчанный пламенем белый призрак. Я направился к дереву, но, кажется, на полпути застыл как вкопанный. Елка блистала на фоне темного оконного стекла; за ним, далеко-далеко, сверкали звезды, отражаясь в реке; меж ветвями двигался лучистый пароход, с такого расстояния миниатюрнее и ярче любой игрушки. Под деревом и между нижними ветвями были сложены и втиснуты подарки, но я их почти не видел.

— М-да, похоже, ты опоздал, — проговорил дедушка, причудливо растянув первое слово. — Старина Ник уже ушел.

Я ничего не ответил, поначалу не видя его в углу, где он сидел в огромном старом дубовом кресле-качалке с вырезанной на высоком подголовнике маской.

— Он пришел, оставил всякие штуки, зажег свечи и вышел через дымоход. Взгляни-ка на часы вон там — уже за полночь. Он почти всегда приходит в двенадцать и не канителится. Я сам только спустился, чтобы взглянуть на эти свечи, прежде чем потушить их и лечь спать. Когда-то, много лет назад, я так и делал после того, как он уйдет. Ты умеешь определять время, младой Вир?

Меня звали не Младой, но я знал, что он имеет в виду меня, и покачал головой.

— Думаю, ты можешь взглянуть разочек. А потом вернешься в постель. Или уже насмотрелся?

— У нас дома нет свечей на елке.

— Твой отец, наверное, боится пожара. Что ж, всякое бывает. Я довольно быстро пришел следом за Ником, чтобы их задуть, а еще сам срубил это дерево меньше двух дней назад. Когда твоя мама была маленькой, они с сестрицей бегали подглядывать. Наверное, она уже про все забыла — а может, послала тебя.

— Она спит.

— Хочешь кинуть взгляд, что принес Ник?

Я кивнул.

— Ну, твой подарок я не покажу, а вот на остальные, думаю, поглядеть стоит. Итак, давай посмотрим.

Он поднялся из кресла: высокий, в темной одежде; на подбородке торчат жесткие черные волоски, словно столбики забора, которые обмакнули в креозот. Опираясь на трость, дедушка присел вместе со мной возле елки.

— Вот это твой подарок, — он показал мне тяжелый прямоугольный пакет с примятым бантом. — И еще этот. — Коробочка, в которой что-то дребезжало. — Тебе понравится. Ну, я надеюсь, что понравится.

— А можно сейчас открыть?

Дедушка покачал головой.

— Дождись завтрака. Теперь смотри сюда. — Он взял большую и тяжелую коробку, в которой что-то булькало, когда ее наклоняли. — Это туалетная вода для Мэб. А вот здесь… — Коробочка поменьше, перевязанная красной лентой. — Подожди чуток… — Он аккуратно снял ленту, и коробочка приоткрылась, словно раковина из синей кожи. — Это для твоей мамули. Знаешь, как такое называется? Жемчуг. — Он поднял нить, чтобы я полюбовался ею в сиянии свечей. — Все как на подбор, одинаковые. А сзади серебряный замочек с бриллиантами.

Я кивнул, впечатленный: мама уже донесла до меня важность своей шкатулки для драгоценностей, и я принял мудрое решение не прикасаться к священному сокровищу даже кончиком пальца.

— По-твоему, они ярко блестят? — спросил дедушка. — Дождись, пока она их увидит, и посмотри в ее глаза. Когда Ванти покинула этот мир, я взял все, что мы не отправили вместе с нею в могилу, и поделил между Беллой и Деллой. Так-то я многое повидал, но среди тех украшений не было ничего и вполовину столь изысканного — я ей такого не дарил, от матушки она такого не получила. А теперь ступай-ка в постель.

И словно по волшебству — возможно, это оно и было, поскольку я верю в волшебную суть Америки и в то, что мы, канувшие в Лету американцы, некогда были обитающим в нем волшебным народом, ныне ожидающим возможности предстать перед непостижимым грядущим поколением, как безымянные племена домикенской эпохи предстали перед греками; только дайте сигнал, и мы начнем шнырять, играя на дудочке, в еще не выросших рощах, а женщины наши в облике ламий поселятся среди розово-красных холмов, руин Чикаго и Индианаполиса, в то время как кроны деревьев поднимутся выше сто двадцать пятого этажа, — я снова оказался в постели, и старый дом покачивался в тишине, как будто привязанный к вселенной единственной нитью, свитой из печного дыма.