Покой

— Стану взрослым, — сказал я, — возьму топор, приду сюда и срублю кучу деревьев.

— Уж поверь мне, Олден, — заметил профессор Пикок, — когда вырастешь, тебе будет куда приятнее иметь дело с красивой женщиной, чем с топором.

— Роберт!

— Тетя Оливия, если Мин-Сно или Сунь-Сунь умрут, мы можем похоронить их здесь?

— Ден, что за глупости. Они не умрут.

— Ну, они же когда-то будут совсем старенькие.

На самом деле я бы с радостью убил их на месте ради удовольствия от похорон. У Сунь-Суня, который обнюхивал сурочью нору, нос уже испачкался в грязи.

— Почему ты хочешь, чтобы их похоронили здесь?

— Потому что кто-нибудь однажды найдет их головы и удивится.

Профессор Пикок сказал:

— Он прав, Ви. Только взгляни на их черепа — никто не подумает, что это собаки.

Тетя Оливия возразила:

— Ден, что за ерунда, никто их не найдет.

— Через много лет, — со смехом уточнил профессор.

— Через много лет все будут знать, что это за существа: большие пекинесы.

— Ви, ты меня неправильно поняла. Я на стороне Олдена, и речь про много тысяч лет.

— Тогда не будет никого, — парировала тетя Оливия.

Она поднималась по склону, и профессор Пикок остановился, чтобы помочь ей. Мы почти достигли вершины.

— Ты не знаешь, — возразил он.

— Догадаться нетрудно. Тебе знакома история видов. Поначалу каждый из них — новое, непонятное животное, обитающее на клочке земли и даже там редкое. Затем в силу тех или иных причин условия становятся благоприятными, и эти существа начинают безудержно, неукротимо, неудержимо размножаться и становятся самым часто встречаемым видом. Если речь о травоядном, вроде человека, численность будет расти, пока равнины не почернеют.

— Ви, люди не травоядные, — заметил профессор.

— Роберт, хлеб в твоей корзине приготовлен из размолотых семян, а индейка — откормлена на зерне. Китайцы, составляющие четверть или более населения земного шара, питаются почти исключительно семенами болотной травы.

Мгновение спустя мы оказались на вершине; пока профессор и я присели отдохнуть, тетя Оливия повернулась лицом к ветру, сняла широкополую шляпу и вытащила из волос заколки с гагатовыми головками. Ее шевелюра была очень длинной и черной, как крыло скворца. Профессор Пикок достал из кожаного футляра на поясе бинокль.

— Олден, ты знаешь, как им пользоваться? — спросил он. — Просто поворачивай эту штучку, пока то, на что ты смотришь, не приобретет четкость. Я хочу тебе кое-что показать. Взгляни-ка вон туда.

— Дракон, — провозгласила тетя Оливия. — Когти дракона, заточённого в потоке допотопной лавы. Когда Роберт расколет скалу, он восстанет, живой и свободный; но не волнуйся, Ден, они с Сунь-Сунем родственники.

— Пещера, — подсказал профессор. — Видишь темное пятно на склоне утеса?

Я все еще продолжал его искать, когда тетя забрала бинокль.

— Дай посмотреть, Ден.

— Всего в пятнадцати-двадцати футах от вершины. Думаю, к ней добирались по тропе на другой стороне холма, но та часть обвалилась. Посмотри налево.

Тетя кивнула.

— Роберт, я видела Альтамиру26, когда была в Испании. Я говорила тебе об этом, не так ли… Да, точно говорила. Название означает «смотреть с высоты», кажется, и в пещеру нужно спускаться.

— Не рассчитываю, что мы обнаружим еще одну Альтамиру в четырех милях от Кассионсвилла, — сказал профессор, — но я подумал, что это может быть интересно. Я собираюсь спуститься с вершины, обвязавшись веревкой.

Тетя задумчиво посмотрела на него.

Мы сошли по дальнему склону, на который только что поднялись, и пересекли небольшой каменистый ручей, окаймленный деревьями с замшелыми стволами, чьи ветви, протянувшись над шумной водой, приглушали звуки — на расстоянии нескольких футов казалось, что кто-то играет на свирели, а его слушатель то смеется, то плачет.

Мы впятером обогнули холм, пройдя по склону через низкие, густые заросли и колючие кусты ежевики; затем по траве, уже подсыхающей от первой летней жары, поднялись на вершину. Этот холм был выше предыдущего, хотя подъем с выбранной стороны дался нам легче, и я помню, как посмотрел оттуда на место, откуда мы увидели пещеру, и изумился тому, насколько простым казался путь к нему. Я спросил профессора, где находится Кассионсвилл, и он указал на видимый вдалеке участок дороги и дым, который, по его словам, шел от печей для обжига кирпича; оттуда, где мы стояли, не было видно ни одного строения. Пока мы с тетей продолжали любоваться видом, профессор завязал большой узел — который, как он объяснил позже, когда я спросил, назывался «обезьяний кулак» — на одном конце своей веревки и втиснул его между двумя прочно сидящими камнями. Затем, со скользящей петлей на талии, спустился с края утеса, отталкиваясь ногами от каменной стены, как будто шел по земле.

— Что ж, — сказала тетя, наблюдая за ним с края, и носки ее сапожек (это я хорошо помню) повисли на дюйм или больше над пропастью, — он ушел, Ден. Может, перережем веревку?

Я не был уверен, что она шутит, и покачал головой.

— Ви, о чем вы там болтаете? — Голос профессора по-прежнему звучал громко, но почему-то издалека.