Покой

Я шел по холмистой местности — возвышенности располагались ближе друг к другу и были ниже, чем казалось поначалу, — а потом наткнулся на реку из камней. В ней не было ни капли воды, только камни: гладкие, округлые, слегка приплюснутые, блестящие и холодные; кое-где проглядывали водоросли, а один раз на поверхности появился птичий трупик. Я добрался до изогнутого, горбатого пешеходного мостика и обнаружил под ним упавшего с пьедестала глиняного тролля с короткими конечностями и физиономией, одновременно свирепой и печальной. Он как будто скорчился в тени и был почти невидим. Тогда я поднялся на берег высохшей реки и пошел по тропинке, ведущей дальше от моста. По пути начал осознавать себя, чего не было раньше, и обнаружил, что снова стал молодым человеком лет двадцати пяти или около того, и это открытие оказалось настолько приятным, что я поздравил себя и подумал, продолжая идти: до чего же удивительный сон мне снится — попытаюсь не просыпаться, — вероятно, я больше не увижу этого сна, так что стоит выжать из него всю пользу без остатка.

Я не знал, сколько мне лет в состоянии бодрствования, но чувствовал на уровне более глубоком, чем «сознание», доступное во сне, что пробуждение будет ужасным, и лучше уж как можно дольше оставаться двадцатипятилетним, счастливым, идущим по извилистой песчаной тропинке под кипарисами и кедрами.

Темнело и холодало; поднялся ветер. Впереди на тропе я увидел нечто яркое — самую яркую вещь в саду, если не считать перьев на грудке мертвой птицы. Я подбежал и поймал эту штуковину: в моих руках оказался сломанный бумажный фонарь.

Теперь мы каждый день ходили в универмаг «Макафи». Если мистер Макафи не был занят, моя тетя заходила к нему в кабинет поболтать, а я свободно бродил по магазину; из-за этого воспоминания о тех визитах начинаются не с широких дверей на Мейн-стрит, а с кабинетов на третьем этаже, которые в то время были полностью обставлены мебелью из темного дерева, попирающей полы из широких и прочных досок, намертво скрепленных бесчисленными слоями блестящего лака и покрытых ковром — простеньким зеленым в наружных офисах, где за деревянными столами трудились девушки в белых блузках, и красивым восточным в обители самого мистера Макафи. Двери тоже были деревянные, словно картинные рамы с волшебным стеклом, оно окутывало туманом все, что можно было через него увидеть. Стены были обшиты панелями выше моей макушки, а дальше простиралась белая штукатурка.

За пределами кабинетов все менялось, и этот этаж — третий, с отделами игрушек и мебели — я любил больше всего. Паласы здесь были серыми, зато на всех стенах между высокими окнами висели яркие ковры, похожие на тот, что в кабинете мистера Макафи, и еще больше ковров лежали грудами высотой со стол. Между ними теснились кровати и напирали друг на друга столы, из-за них я отчетливо осознавал, сколько же в нашем суматошном мире людей, которым вскоре понадобятся эти предметы обстановки из дуба, ореха и красного дерева, все эти латунные кровати. Я заметил, что мужчины неизменно давили на матрасы ладонями, садились на стулья, часто подтягивали их к какому-нибудь столу и скрещивали ноги, чтобы проверить, удобно ли, часто переворачивали их вверх ногами и изучали, хорошо ли сделано. Женщины полировали столешницы рукавами и рассказывали клерку о своих старых столах или о столах своих матерей; они лишь мельком бросали взгляд на завитушки и безвкусную отделку кроватей, латунные ипомеи и подсолнухи.

Однако мебель была лишь декорацией на пути к игрушкам, и оттуда я уходил не сразу. Поначалу у меня всегда разбегались глаза, и, наверное, это единственное нетронутое временем воспоминание из детских лет. Даже не знаю, о чем писать. Там были солдаты, они стояли в полный рост или на коленях или лежали — каждый на отдельном клочке земли, поросшем свинцовой травой. Я постепенно собирал армию; в нее вошли не только живые и боеспособные, но также раненые и мертвые, снайперы, неистовые бойцы, атакующие врагов своей державы (а они принадлежали к нескольким державам) со штыком в руках, бойцы в противогазах, которые бросали газовые гранаты, артиллеристы и индейские разведчики — даже вождь в боевом венце из перьев, стоящий со скрещенными руками, сжимая в каждой по охотничьему ножу. Фигурки стоили по пять центов каждая; более сложные — вроде кавалериста вместе с конем — стоили десять.

И еще это было время наборов юного химика, в которых все не стеклянное или металлическое делали из дерева, даже флаконы для сухих химикатов, похожие на миниатюрные бочки. У меня был такой набор, и я мечтал о другом, побольше. Запах свежей сосны или горящей серы так часто вызывал в памяти маленькую, покрытую пятнами лабораторию на полу спальни, что я иногда задавался вопросом, не отравился ли какими-нибудь испарениями, не лежу ли на самом деле прямо сейчас неподвижно, растянувшись рядом со свечой и крошечным дымящимся блюдцем?