Покой нам только снится

По городу бегал черный человек.

Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.

Медленный, белый подходил рассвет,

Вместе с человеком взбирался на лестницу.

Там, где были тихие, мягкие тени –

Желтые полоски вечерних фонарей, –

Утренние сумерки легли на ступени,

Забрались в занавески, в щели дверей.

Ах, какой бледный город на заре!

Черный человечек плачет на дворе.

Апрель 1903

«Просыпаюсь я – и в поле туманно…»

Просыпаюсь я – и в поле туманно,

Но с моей вышки – на солнце укажу.

И пробуждение мое безжеланно,

Как девушка, которой я служу.

Когда я в сумерки проходил по дороге,

Заприметился в окошке красный огонек.

Розовая девушка встала на пороге

И сказала мне, что я красив и высок.

В этом вся моя сказка, добрые люди.

Мне больше не надо от вас ничего:

Я никогда не мечтал о чуде –

И вы успокойтесь – и забудьте про него.

2 мая 1903

«Я умер. Я пал от раны…»

Я умер. Я пал от раны.

И друзья накрыли щитом.

Может быть, пройдут караваны.

И вожатый растопчет конем.

Так лежу три дня без движенья.

И взываю к песку: «Задуши!..»

Но тело хранит от истленья

Красноватый уголь души.

На четвертый день я восстану,

Подыму раскаленный щит,

Растравлю песком свою рану

И приду к Отшельнице в скит.

Из груди, сожженной песками,

Из плаща, в пыли и крови,

Негодуя, вырвется пламя

Безначальной, живой любви.

19 мая 1903

«Если только она подойдет…»

Если только она подойдет –

Буду ждать, буду ждать…

Голубой, голубой небосвод…

Голубая спокойная гладь.

Кто прикликал моих лебедей?

Кто над озером бродит, смеясь?

Неужели средь этих людей

Незаметно Заря занялась?

Всё равно – буду ждать, буду ждать…

Я один, я в толпе, я – как все…

Окунусь в безмятежную гладь –

И всплыву в лебединой красе.

3 июня 1903. Bad Nauheim

«Когда я стал дряхлеть и стынуть…»

Когда я стал дряхлеть и стынуть,

Поэт, привыкший к сединам,

Мне захотелось отодвинуть

Конец, сужденный старикам.

И я опять, больной и хилый,

Ищу счастливую звезду.

Какой-то образ, прежде милый,

Мне снится в старческом бреду.

Быть может, память изменила,

Но я не верю в эту ложь,

И ничего не пробудила

Сия пленительная дрожь.

Все эти россказни далече –

Они пленяли с юных лет,

Но старость мне согнула плечи,

И мне смешно, что я поэт…

Устал я верить жалким книгам

Таких же розовых глупцов!

Проклятье снам! Проклятье мигам

Моих пророческих стихов!

Наедине с самим собою

Дряхлею, сохну, душит злость,

И я морщинистой рукою

С усильем поднимаю трость…

Кому поверить? С кем мириться?

Врачи, поэты и попы…

Ах, если б мог я научиться

Бессмертной пошлости толпы!

4 июня 1903. Bad Nauheim

«Очарованный вечер мой долог…»

Очарованный вечер мой долог,

И внимаю журчанью струи,

Лег туманов белеющий полог

На зеленые нивы Твои.

Безотрадному сну я не верю,

Погрузив мое сердце в покой…

Скоро жизнь мою бурно измерю

Пред неведомой встречей с Тобой…

Чьи-то очи недвижно и длинно

На меня сквозь деревья глядят.

Всё, что в сердце, по-детски невинно

И не требует страстных наград.

Все, что в сердце, смежило ресницы,

Но едва я заслышу: «Лети», –

Полечу я с восторгами птицы,

Оставляющей перья в пути…

11 июня 1903. Bad Nauheim

«Сердито волновались нивы…»

К. М. С.

Сердито волновались нивы.

Собака выла. Ветер дул.

Ее восторг самолюбивый

Я в этот вечер обманул.

Угрюмо шепчется болото.

Взошла угрюмая луна.

Там в поле бродит, плачет кто-то…

Она! Наверное – она!

Она смутила сон мой странный –

Пусть приютит ее другой:

Надутый, глупый и румяный

Паяц в одежде голубой.

12 июня 1903. Bad Nauheim

«Скрипка стонет под горой…»

Скрипка стонет под горой.

В сонном парке вечер длинный,

Вечер длинный – Лик Невинный,

Образ девушки со мной.

Скрипки стон неутомимый

Напевает мне: «Живи…»

Образ девушки любимой –

Повесть ласковой любви.

Июнь 1903. Bad Nauheim

«Ей было пятнадцать лет. Но по стуку…»

Ей было пятнадцать лет. Но по стуку

Сердца – невестой быть мне могла.

Когда я, смеясь, предложил ей руку,

Она засмеялась и ушла.

Это было давно. С тех пор проходили

Никому не известные годы и сроки.

Мы редко встречались и мало говорили,

Но молчанья были глубоки.

И зимней ночью, верен сновиденью,

Я вышел из людных и ярких зал,

Где душные маски улыбались пенью,

Где я ее глазами жадно провожал.

И она вышла за мной, покорная,

Сама не ведая, что будет через миг.

И видела лишь ночь городская, черная,

Как прошли и скрылись: невеста и жених.

И в день морозный, солнечный, красный –

Мы встретились в храме – в глубокой тишине:

Мы поняли, что годы молчанья были ясны,

И то, что свершилось, – свершилось в вышине.

Этой повестью долгих, блаженных исканий

Полна моя душная, песенная грудь.

Из этих песен создал я зданье,

А другие песни – спою когда-нибудь.

16 июня 1903. Bad Nauheim

Двойник

Вот моя песня – тебе, Коломбина.

Это – угрюмых созвездий печать:

Только в наряде шута-Арлекина

Песни такие умею слагать.