Покой нам только снится

А ты, душа, усталая, глухая,

О счастии твердишь, – который раз?

Чтó счастие? Вечерние прохлады

В темнеющем саду, в лесной глуши?

Иль мрачные порочные услады

Вина, страстей, погибели души?

Чтó счастие? Короткий миг и тесный,

Забвенье, сон, и отдых от забот…

Очнешься – вновь безумный, неизвестный

И зá сердце хватающий полет…

Вздохнул, глядишь – опасность миновала…

Но в этот самый миг – опять толчок!

Запущенный куда-то, как попало,

Летит, жужжит, торопится волчок!

И, уцепясь за край скользящий, острый,

И слушая всегда жужжащий звон, –

Не сходим ли с ума мы в смене пестрой

Придуманных причин, пространств, времен…

Когда ж конец? Назойливому звуку

Не станет сил без отдыха внимать…

Как страшно всё! Как дико! – Дай мне руку,

Товарищ, друг! Забудемся опять.

2 июля 1912

«Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный …»

Ночь без той, зовут кого

Светлым именем: Ленора.

Эдгар По

Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный

Решал всё тот же я – мучительный вопрос,

Когда в мой кабинет, огромный и туманный,

Вошел тот джентльмен. За ним – лохматый пес.

На кресло у огня уселся гость устало,

И пес у ног его разлегся на ковер.

Гость вежливо сказал: «Ужель еще вам мало?

Пред Гением Судьбы пора смириться, сöр».

«Но в старости – возврат и юности, и жара…» –

Так начал я… но он настойчиво прервал:

«Она – всё та ж: Линор безумного Эдгара.

Возврата нет. – Еще? Теперь я всё сказал».

И странно: жизнь была – восторгом, бурей, адом,

А здесь – в вечерний час – с чужим наедине –

Под этим деловым, давно спокойным взглядом,

Представилась она гораздо проще мне…

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.

В час горький на меня уставит добрый взор,

И лапу жесткую положит на колено,

Как будто говорит: Пора смириться, сöр.

2 ноября 1912

«Есть игра: осторожно войти …»

Есть игра: осторожно войти,

Чтоб вниманье людей усыпить:

И глазами добычу найти;

И за ней незаметно следить.

Как бы ни был нечуток и груб

Человек, за которым следят, –

Он почувствует пристальный взгляд

Хоть в углах еле дрогнувших губ.

А другой – точно сразу поймет:

Вздрогнут плечи, рука у него;

Обернется – и нет ничего;

Между тем – беспокойство растет.

Тем и страшен невидимый взгляд,

Что его невозможно поймать;

Чуешь ты, но не можешь понять,

Чьи глаза за тобою следят.

Не корысть, не влюбленность, не месть;

Так – игра, как игра у детей:

И в собрании каждом людей

Эти тайные сыщики есть.

Ты и сам иногда не поймешь,

Отчего так бывает порой,

Что собою ты к людям придешь,

А уйдешь от людей – не собой.

Есть дурной и хороший есть глаз,

Только лучше б ничей не следил:

Слишком много есть в каждом из нас

Неизвестных, играющих сил…

О, тоска! Через тысячу лет

Мы не сможем измерить души:

Мы услышим полет всех планет,

Громовые раскаты в тиши…

А пока – в неизвестном живем

И не ведаем сил мы своих,

И, как дети, играя с огнем,

Обжигаем себя и других…

18 декабря 1913

«Как растет тревога к ночи!..»

Как растет тревога к ночи!

Тихо, холодно, темно.

Совесть мучит, жизнь хлопочет.

На луну взглянуть нет мочи

Сквозь морозное окно.

Что-то в мире происходит.

Утром страшно мне раскрыть

Лист газетный. Кто-то хочет

Появиться, кто-то бродит.

Иль – раздумал, может быть?

Гость бессонный, пол скрипучий?

Ах, не всё ли мне равно!

Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой,

Монотонной и певучей!

Вновь я буду пить вино!

Всё равно не хватит силы

Дотащиться до конца

С трезвой, лживою улыбкой,

За которой – страх могилы,

Беспокойство мертвеца.

30 декабря 1913

«Ну, что же? Устало заломлены слабые руки …»

Ну, что же? Устало заломлены слабые руки,

И вечность сама загляделась в погасшие очи,

И муки утихли. А если б и были высокие муки, –

Что ну жды? – Я вижу печальное шествие ночи.

Ведь солнце, положенный круг обойдя, закатилось.

Открой мои книги: там сказано всё, что свершится.

Да, был я пророком, пока это сердце молилось, –

Молилось и пело тебя, но ведь ты – не царица.

Царем я не буду: ты власти мечты не делила.

Рабом я не стану: ты власти земли не хотела.

Вот новая ноша: пока не откроет могила

Сырые объятья, – тащиться без важного дела…

Но я – человек. И, паденье свое признавая,

Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.

То ревность по дому, тревогою сердце снедая,

Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее.

21 февраля 1914

Жизнь моего приятеля

1

Весь день – как день: трудов исполнен малых

И мелочны х забот.

Их вереница мимо глаз усталых

Ненужно проплывет.

Волнуешься, – а в глубине покорный:

Не выгорит – и пусть.

На дне твоей души, безрадостной и черной,

Безверие и грусть.

И к вечеру отхлынет вереница

Твоих дневных забот.

Когда ж в морозный мрак засмотрится столица

И полночь пропоет, –

И рад бы ты уснуть, но – страшная минута!

Средь всяких прочих дум –

Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта

Придут тебе на ум.

И тихая тоска сожмет так нежно горло:

Ни охнуть, ни вздохнуть,