Поколение судьбы

Когда жена, прибитая ножом через хребет к столу,ломала языком передние резцы и тонко пела,команда белых могикан с размытыми чертами телакровавыми руками разрывая чрево, вышли к горлу,и дернули меня за плечики, танцуя на полу,и рот мой расширяется до уровня тугой валторны.Я пальцем трогаю стекло и тёплым кажется висок —в квартире на углу, за дверью, где стоит пустой ребенок,и черной жаждой стынет голос, плоский, как Амур картонный.Отличная мишень – ночной эфир изломанного мозга;и кукла тихая с лицом подростка пела в свой рожок,хотелось бы её понять, теперь нам всем довольно поздно.Вся ласковая радость теплого уставшего лица,как бы кипенье струй дождя на глади мутного эфира;путь воли начинается с лица голодного сатира.Придется испытать влияние холодных, голых женщин.Они придут гурьбой смотреть на бледный, мертвый лик отца,

их ждет тревожный, черный мускул – вечная надежда грешниц.Когда нет больше сил пройти назад от сердца до двери,когда от горькой крови, кажется в тумане ярком солнце,когда пишу могучие стихи отлитые из бронзы,я вспоминаю, что у вечности есть два немых лица,глаза которых ни мертвы, ни живы, плавают в крови,а вместо рта сидит улыбчивая, рыжая лиса.По лаковой от сна восхода нежней шейке, из окнашагнув, я взгромоздился на дубовый пень небес востока,в дверь постучали, отворив, пожал я каменную руку,опаздывая лечь, я умер на ходу, глаза сгорели.Глаза отца и материнский взгляд, и женская спинаиз плоти чрева выйдут в плоти мыслимого с детства древа.И на страницах, обагренных кровью, брызжущей из рук,наполни буквы содержанием безрадостной измены;нагая женщина лежит, мослы разбиты, мысли тленны,в груди засеребрилось сердце, мухи гноем мозга сыты,

запели птахи, тяжело вздохнув, в земле огонь потух,потомок мой найдет, забытые от смерти, смерти даты.На мёртвых спинах зреют щитовидной железы плоды,я потерял в ночной глуши незыблемую веру сердца,но руки удержали счастья лик червоный без поддержки.Хотя на луг души моей пришли три лошади печали,а на дорогах время оставляет жирные следы —хочу увидеть сон, в котором будет жизнь моя в начале.Тяжелый ветер дул с беспечной жаждой силы дня,под панцирем откроем клетку черно-белой колыбели.Пророс цветок червивый зла на каменной любви постели,я на руках своих увидел тень последнего венчанья,и мнёт в руках девичье сердце умная жена.И в символе конца найдём извечный символ завещанья.В объятьях легкими губами пью жаркий привкус забытья.Невестой прокатилась вьюга над Приморьем и хребтами,молчит жена, подброшенная дующими здесь ветрами,

в аллеях над Амуром вижу тонкий, синий след мороза,я мщенья жду, как излеченья собственного небытья,и губы мрачные покрыты коркой спекшейся угрозы.Летит углом слог страшный, подлый слог страдальческих ночей,вживляясь в кровь, встаёт багряно-красная картина рая,пугающая речь и глаз сухих огромные рыданья.На белом теле призрачные тени рук стремятся к сердцу.И человек мне кажется прообразом чужих вещей.Рождается в снегах проклятье бешенной, безбрежной веры.В труде и с розой на груди, с надменной горечью в мозгу,в трагедии семьи увижу я безвременья могилу.Хочу я испытать чудовищных крестов стальную силу.Упавших не спасут, они еще не вставшим в назиданье.И в темя времени по рукоять тоски клинок вгоню,пошевелю я в образах безликий оттиск мирозданья.Я за Уралом упаду стрелой великого дождя,я превращаю чай в слюду, ищу перо живой жар-птицы,

живу средь желтой мебели, на праздник сыплю снег в глазницы;пораню солью слез я страждущую кожу человекаи оглянусь в траву, хочу найти тугую тень огня —мне в след злословие цыган, бесследное поверье века.Река вопьется в руку, я найду в руке следы копья.Мне хватит сил убить чужого времени собаку вздора.В коробке времени храню сухое яблоко раздора.Потрогать хочется зубами тело голубого неба.Нельзя увидеть нежность белого лица в ночи, нельзя,поймать бы мне во сне израненную солнцем страшно лебедь.Рыдая, верю, что наденешь ты корону божества,твой первый крик от берега пролива отлетает в бездну;все люди умерли, остались только мы с тобой, да звезды.Пройдут века в чудовищных просторах мертвых мира.Так, словно стукнув косточкою, время умерло листвой,затем возник тяжелый дом, обитель двух страдавших сирот.1986,1987.