Покорение Михримах

Уже открыла было рот, чтобы ответить что-то резкое и тем выпустить наружу свою обиду, но зацепилась взглядом за его лицо. Привычная улыбка всегда перетягивала на себя внимание; но впервые я увидела, что глаза его не улыбаются — в них стоит горечь.

Я не могла сделать вдох; сердце пропустило удар.

Впервые я поняла, как мучительно и унизительно для него сложившееся положение вещей в нашем браке.

— Госпожа? — вырвал меня из мыслей его обеспокоенный голос.

Он подался вперед, коснулся моего рукава, скользнул пальцами по жемчужной отделке. Кажется, от него не укрылось мое смятение, и он ощутимо встревожился; мне стало еще более неловко.

Я постаралась улыбнуться беззаботно, но вышло плохо, я сразу это почувствовала.

— Я просто хотела попить с тобой топленого молока, — постаралась я ответить легкомысленно и непринужденно.

Лицо его застыло; кажется, мне не очень удалась непринужденность.

— Да, конечно, — ответил он каким-то деревянным голосом и принял из моих рук заготовленный бокал с подогретым топленым молоком — мое любимое лакомство. — Почту за честь, госпожа.

Вся веселость, нарочная или нет, спала с него. Он, кажется, серьезно побледнел. Я лихорадочно перебирала свои слова и действия, пытаясь понять, чем вызвана такая перемена — разве я сказала что-то такое…

О Всевышний!

Да он же решил, что я хочу его отравить!

И стать счастливой вдовой, вестимо.

…было горько невыносимо, непереносимо.

— Я просто люблю топленое молоко, Рустем, — безжизненным голосом заметила я. — Ты просил меня научиться доверять тебе; могу ли я просить о такой же услуге с твоей стороны?

Краски вернулись на его лицо. Он ненадолго прикрыл глаза, видимо, собираясь с мыслями и овладевая собой. Потом улыбнулся и пригубил напиток.

Мне так и не пришлось воспользоваться непринужденными заготовками; он первым начал простую и интересную беседу. К моему удовольствию, он сам начал рассказывать о себе то, о чем я хотела и не решалась спросить, — откуда он, как и чему учился, чем интересуется. Беседа вышла куда живее и увлекательнее, чем я ожидала.

Только уже перед сном, убирая жемчужные заколки с волос, я поняла, почему нам удалось так славно поговорить.

Он был к этому готов.

Заранее решил, что скажет, как поведет нить рассказа, о чем спросит.

Он полностью выстроил этот разговор — в первый же момент, как я позволила ему просто поговорить со мной.

Это открытие вызвало у меня некоторое раздражение — как будто не я сама хотела узнать его лучше, а он заманил меня в ловушку и поймал на любопытство. С другой же стороны, я чувствовала себя несколько некомфортно из-за того, что раньше не стремилась познакомиться с ним.

Я снова ловила себя на противоречии, и это тревожило, и волновало.

Долго ворочалась на своем мягком меховом покрывале и не могла уснуть, вспоминая сегодняшний вечер и то, что заметила в нем, то, что не выходило наружу, но читалось во взгляде и мимике.

Он удивил меня, и очень.

* * *

Долгожданный сдвиг в отношениях произошел, когда я уже и не надеялся на сближение. Я все-таки не прогадал, когда поставил на любопытство. Мне удалось ее заинтриговать — и вот, она сделала небольшой шажок мне навстречу, чтобы приглядеться получше. И тут уж я не сплоховал, сумел подать себя так, чтобы загадать ей еще больше загадок. В чем не откажешь упрямице-Михримах — теперь она точно не отсидится в сторонке, будет изучать меня, пока не успокоится.

Мое дело — чтобы это взаимоизучение заняло всю жизнь.

Я чувствовал большое воодушевление и прилив сил после нашего первого настоящего разговора. Ей явно понравилось беседовать со мной, и я оставил в разговоре достаточно зацепок, чтобы ей захотелось вернуться к беседе. Теперь важно не спугнуть. Дать ей осмелиться подойти ближе.

…я не ошибся в своих прогнозах. Она сама пришла в мой кабинет на следующий же вечер. Обычно это время мы проводили порознь, и я использовал его для чтения; так было и сейчас.

Чуть смутившись на пороге и не желая объяснять, почему она пришла, Михримах тут же зацепилась за мою книгу как за предлог для разговора.

Это были диалоги Платона, и читал я их в латинском переводе.

— Как жаль, что я не знаю латыни, — вздохнула Михримах, поглядывая на меня из-под ресниц, — я успела в детстве изучить итальянский вместе с Мехмедом, но латынь он учил уже отдельно.

Я слету уловил ее мысль и протянул ей книгу:

— Если вы позволите, госпожа, я мог бы научить вас!

— Буду очень признательна! — разулыбалась она улыбкой столь искренней, сколь я ни разу еще у нее не видел. — Можно ли начать сейчас? — нетерпеливо притопнула она ножкой в бежевой, расшитой жемчужинками туфельке, листая книгу с жадным интересом. — Слова кажутся мне понятными!

— Знание итальянского вам очень поможет при освоении латыни, госпожа, — пояснил я. — Итальянский произошел от народной латыни и сохранил многие корни и грамматические показатели.

Не прошло и пяти минут, как Михримах с жадной непосредственностью потребовала бумагу и перо, выгнала меня из-за моего стола и принялась записывать мои объяснения. Глаза ее горели; мне было сложно сосредоточиться на латыни, так прекрасна она была!