Покорение Михримах

— А если… она не одна там?? — в панике воскликнула я.

Он не рискнул дальше копаться в моей голове; видимо, боялся, что потревоженное насекомое — если оно там есть — может укусить меня. Учитывая, что мое состояние было совершенно невменяемым, он поднял меня на руки — я даже и не возражала — и отнес вниз, к окну. После чего аккуратно и методично осмотрел мои волосы и даже платье. В другое время я сочла бы вольностью такой жест — его жилистые руки легкими касаниями прошлись почти по всему моему телу — но сейчас я была только рада тому, что он отбросил церемонии и со всем тщанием проверил мою безопасность.

— Больше нет, — вынес он вердикт, — но я бы предложил вам сходить в баню, госпожа, чтобы увериться полностью.

— Да, так и сделаю, — постаралась я придать голосу независимый тон, чтобы скрыть, насколько я боюсь обнаружить еще одну осу где-то в опасной близости от себя. — Рустем, там… там, на чердаке — огромное осиное гнездо…

Голос все-таки дрогнул, и при воспоминании о той ужасной картине страх снова сковал мое сердце холодными тисками.

Я даже не заметила, что снова дрожу; но он крепко прижал меня к себе, и только тогда я почувствовала, что снова еле держусь на ногах.

— Сегодня же сожгу, — пообещал он, успокоительно гладя меня по волосам.

Мне было почти приятно; его близость изгоняла страх. Я поняла, что успокаиваюсь, и отстранилась; он не удерживал. Мне было стыдно смотреть на него — не представляю, что он теперь обо мне подумает после этой истории! — но все же я нашла в себе сил поблагодарить его. Он нежно и сухо поцеловал меня в лоб — почти так, как это делал отец, — и я почувствовала странное облегчение.

…хотя гнездо было сожжено на дворе в тот же день, я больше ни разу не отважилась зайти на этот проклятый чердак — слишком сильным было воспоминание о пережитом страхе. Не удалось мое тайное убежище.

* * *

Случай с гнездом не шел у меня из головы. Я не мог позабыть те минуты нечаянной близости, шелест ее сероватого платья под моими руками, легкое тепло ее тела под платьем… О Всевышний! Она дрожала в моих руках; дрожала от страха, да, но каким выжигающим чувством отдавалась эта дрожь во мне!

Разумом я понимал, что она так тесно прижалась ко мне лишь от страха; но как же хотелось сердцу верить, что то был не только страх; какая разъедающая жгучая надежда зародилась во мне! Разве будет женщина прижиматься к мужчине, который ей неприятен, — даже и в страхе? А госпожа так горда! Она в жизни не оказала бы страха перед неприятным ей человеком, а тем паче не позволила бы ему прикоснуться к ней!

Может ли быть, что я приятен ей? Глухим стуком отдавалось сердце в ушах, когда я думал об этом.

Невольно я кидал жадные взгляды вслед ей, когда думал, что она не видит. Так прекрасна! Так женственна! Так хрупка и сильна одновременно!

Страх Михримах перед осами в который раз показал, что при всей своей силе, при всем своем уме, она — женщина. Тонкая, пугливая, нежная женщина. И я хотел, жгуче хотел прижать эту женщину к себе и поцеловать, заслоняя ее от всего мира, защищая ее от всего света, обладая ею вполне и всегда.

Мысли о госпоже не давали мне покоя; и все же я вполне владел собой, опасаясь напугать ее своим чувством. Я пытался сблизиться с ней постепенно, показывая, что ей нечего бояться; но она упрямо избегала меня. Застать ее наедине было почти невозможно — разве что за ужином, когда служанка выходили за блюдом или питьем. Немудрено, что всякая нечаянная встреча с Михримах вызывала у меня глубокую радость.

Так было и сегодня. Утром я привез ларь с кое-какими покупками — в основном там были писчие принадлежности да пара книг — и перед ужином решил взять оттуда бумаги. Войдя в небольшую кладовую, я с удивлением и восторгом увидел там Михримах — она как раз копалась в покупках. Услышав стук двери, она обернулась; увидев меня — вздрогнула и вся залилась краской. Секунду длилось ее смятение; затем она вскочила, сильно задрала подбородок и приобрела тот надменный вид, который я обозначал в своей душе как «надменно-воинственный».

— Госпожа, — поприветствовал я ее легким поклоном, любуясь тем, как краска смущения переходит в гневный румянец на ее щеках. Это всегда был довольно забавный процесс. Сперва смущаясь, Михримах краснела как ребенок, всем лицом; но уже через несколько секунд она овладевала собой и переходила в атаку, и краска спадала с ее лба и шеи, концентрируясь яркими пятнами на скулах и щеках. Так было и в этот раз.

— Паша! — ответила она на мое приветствие надменным и холодным тоном, а потом с весьма независимым видом направилась к выходу.

Слишком поздно осознав, что на ее пути к выходу — прямо в дверях — стою я. Было крайне любопытно наблюдать, в какой момент до нее дошла невозможность сбежать, минуя меня, и как она на ходу стала придумывать достойный выход из столь бедственного положения.