Покровители

Именно тогда Ричард пришел к выводу, что единственный, способный спасти меня человек, томится, закованный в цепи, в подземелье замка. Поэтому, даже не сменив дорожный костюм и не задержавшись на ланч, он поскакал обратно в Ланкастер, сознавая, что, возможно, ему уже больше не суждено увидеть меня живой. Оставив лошадь у ворот, оба они уже исчерпали все силы, он ворвался в замок и потребовал, чтобы королевские судьи позволили ему огласить два свидетельства в защиту Алисы Грей, дело которой уже начали разбирать.

Он едва осознавал волну шумного изумления, прокатившуюся по галерее, и угрожающее выражение лица Роджера, сидевшего рядом с судьями, и великолепные высокие потолки зала, и ряды полированных скамей, и чинно сидевших присяжных. С колотящимся в груди сердцем, он видел лишь бумаги в своей руке, и несчастное лицо Алисы среди других, сидевших за барьером заключенных со скованными цепями руками и ногами.

Лорд Бромли предоставил ему слово, и Роджер, едва не взорвавшись от гнева, протестующе встал, но закон тем не менее восторжествовал, и Ричард, обращаясь к Алисе, уверенно огласил мои свидетельства, не смущаясь тем, что его руки и голос дрожали. И затем он зачитал также признание Джона Фаулдса, хотя с ним ему пришлось разбираться гораздо дольше, в силу ужасного почерка трусливого пьяницы.

Присяжные удалились на совещание, и вымотавшемуся после стремительной и почти безостановочной восьмидесятимильной скачки Ричарду в пропитанной потом влажной одежде пришлось дожидаться их решения на галерее. Когда присяжные вернулись, он пытливо вглядывался в лицо каждого из них, заметив, что некоторые из этих господ так же пристально смотрели на него – сейчас-то он уже вспомнил, что встречался с ними раньше за карточным столом – и, не понимая значения их взглядов, он подумал, что умрет от мучительного ожидания. Когда же старшина присяжных произнес слова: «Не виновна», Ричард увидел, что стоявшая поблизости Алиса рухнула как подкошенная.

– А что произошло потом? Расскажи мне еще раз.

– По толпе зрителей прокатился грандиозный вздох облегчения. Я поблагодарил присяжных и потерял сознание.

Я рассмеялась и захлопала в ладоши. Опираясь на подушки, я сидела в чистой ночной рубашке на кровати, застланной белоснежным бельем, – все родильные постельные принадлежности, включая очередной матрас, видимо, сожгли. У меня на руках лежал малыш Ричард, и, хотя он был совсем маленьким, в моих глазах он выглядел идеально. На головке темнели тонкие, как пушок волосики, щечки напоминали спелые яблочки, а ротик – бутон розы. Когда я кормила его в первый раз, у меня появилось достаточно времени, чтобы тщательно рассмотреть все его прелестное тельце, тогда я вдруг заметила что-то странное на его ручке, и уже собиралась позвать няню, но передумала, поняв, что же это такое.

На сгибе его крошечного локотка темнела коричневая родинка, не больше ноготка его мизинчика, в форме лунного серпика. Он напоминал шрам, имевшийся у меня на том же месте, где Алиса выпускала из меня излишки крови. На следующее утро я проверила, не исчезла ли эта родинка, но она оказалась на прежнем месте, как и все его пальчики на ручках и ножках, и я, улыбнувшись собственным мыслям, аккуратно опустила маленький рукавчик.

– А потом?

Я прихлебывала теплое молоко, сдобренное целебными травами.

– В общем, нам пришлось дождаться всех остальных вердиктов, – добавил Ричард.

Он нерешительно потренькал погремушкой, которую купил много месяцев назад. Увы, не все новости были радостными.

Ричарду не удалось разобрать последнюю приписку Джона Фаулдса, накарябанную в тусклом свете пьяной трясущейся рукой и снимавшую также все обвинения с Кэтрин Невитт. К сожалению, эту бедную женщину, подругу Алисы и ее матери, признали виновной и казнили. Ричард поведал мне также, что после его выступления в защиту Алисы как раз начало заслушиваться дело Кэтрин, и Роджер стал просто одержимым, добиваясь признания состряпанных им обвинений. Он запугивал присяжных, потрясал кулаками и, брызжа слюной, вновь и вновь пытался убедить всех в том, что эта женщина, по прозвищу Канительщица, принявшая за свою жизнь так много родов и осчастливившая множество матерей, могла убить ребенка не иначе как по наущению дьявола.

И тогда Алиса не выдержала: по словам Ричарда, она зарыдала с таким надрывом, словно виновной признали ее саму. В итоге с нее сняли цепи, и она, ни разу не оглянувшись, покинула замок, но всю дорогу до Готорпа продолжая плакать, вцепившись в Ричарда с такой силой, что порвала его камзол. Ее освободили, но за эту свободу пришлось заплатить ужасную цену.