Покушение на зеркало

В тот же день, 23 июля, следователем Кинельского РОВД Анной Сергеевной Лариной по заявлению Е. И. Сазоновой было возбуждено уголовное дело по факту исчезновения гр-на Ходорова Ф. М. Первые же следственные действия убедили Ларину, что налицо — тяжкое уголовное преступление, однако передавать дело в прокуратуру веских поводов у нее пока не было. Несмотря на признаки кровавого насилия, отсутствие трупа и подозреваемых лиц не давало ей правовых оснований квалифицировать произошедшее в доме на улице Советской как убийство. Впрочем, искать было кого: из показаний пенсионерки Викуловой, соседки Сазоновой, стало известно, что накануне исчезновения Ходорова, а точнее — между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами 22 июля — ею был замечен неизвестный мужчина в темной сатиновой куртке, спортивных штанах с полосками и глубоко надвинутой на глаза фуражке, шедший по двору Сазоновой от дома к будочке уборной. Задержавшись на крыльце, Викулова проследила и его обратный путь к дому, причем обратила внимание, что неизвестный оба раза шагал очень торопливо. Когда он открыл дверь в освещенные электрической лампочкой сени, она успела разглядеть его лицо, которое могла бы опознать при встрече.

Словесное описание неизвестного и карандашный портрет, сделанный в присутствии Викуловой, был размножен и распространен в течение двух дней. И уже на третий день пришли сообщения о бомже, очень похожем на того самого неизвестного, дважды замеченного милицейскими постами, — на перроне пригородной электрички в Новокуйбышевске и в лесополосе на южной окраине Чапаевска. Оба раза ему удалось скрыться, хотя, судя по донесениям, преследовать его не особенно-то и старались. Он был задержан только через две с половиной недели, а именно — вечером 11 августа, в продовольственном магазине города Жигулевска.

Сопротивления при задержании не оказал. Никаких документов при нем не обнаружено, себя назвал Иваном Петровичем Сидоровым, на все другие вопросы не отвечал, явно симулируя потерю памяти. Утром следующего дня задержанный был этапирован электропоездом в Кинель и помещен там под стражу.

* * *

…Обитатель одиночной камеры номер семнадцать изолятора временного содержания, он же — бомж, арестованный по подозрению в умышленном убийстве, он же — человек без паспорта, назвавшийся при задержании Сидоровым, лежал на железной койке с открытыми глазами, вытянув ноги в грязных кроссовках без шнурков поверх вытертого серого одеяла, и думал. Мысли ходили по кругу, и он снова и снова перематывал их кассету. И опять говорил себе: нет, не то… Не с того началось!

А с чего все-таки, с чего? Какую точку отсчета выбрать?

Может, со знакомства Ходорова с Марьяной?

Нет, это был всего лишь толчок. Да ведь и любовь у них была настоящая, вот что! Все в ней было, и радости, и пакости, и страсти, все. Может, и стоит рассказать о ней когда-нибудь потом? Если будет оно вообще, это «потом».

Он скрипнул зубами и закинул руки за голову.

Эх, Марьянка, Марьяночка… Синяя птица, которую Ходоров так старательно подсинивал. «Ты любовь моя последняя, боль моя…» Кажется, так мурлыкалось тому лет двадцать, а то и тридцать в каком-то слащавеньком фильме?

А ведь глаза у нее были сучьи… Он усмехнулся: вот оно, точное слово — именно сучьи! Ласковые, преданные до пресмыкания, но с затаенной опаской. В них была всегдашняя готовность лизнуть и укусить. Влажненькие такие были глаза. Были и, конечно, есть. Где-то. Только меня, вдруг подумал он, это больше не касается.

Настоящее потеряло реальность, а будущего нет. Сейчас он вполне обходится прошлым и, между прочим, возни с ним невпроворот. Так что глаза у нее были сучьи. Да ведь Ходоров подмечал это — чего уж тут кривить! Другое дело, что не хотелось ему даже мысленно произносить столь мерзостное слово. Тем паче сочиняя песенки о «чудесной стране Марьянии». Какие уж тут «сучьи»!..

Да, конечно, Ходоров не мог не видеть, что она вовсе не хороша. Правда, когда хотела, Марьяна могла казаться так… ничего себе дамочкой. Брючки — на попке в обтяжку, а ниже колен непременно широкие, дабы спрятать кривоватую тонковатость ножек. Вкупе с каблучками они обманчиво удлиняли фигуру, что и требовалось. Опять же грим, матовая бледность, молодежная стрижка… Нет, нет, порой она бывала просто хороша. Мужикам такие нравятся, хотя и в очень определенном смысле — взгляд-то у нее был всегда и всем обещающий. Такие, как Марьяна, на каждого не инвалида и не урода смотрят с потаенным «вот бы…».

Эдакая любвеобильная синяя птичка, совсем как юная таитянка, для которой «играть» и «любить» — синонимы. Правда, на русском это звучит куда грубее.

Впрочем, что-что, а грубость Марьяну не коробила ничуть.

Если бы этот злосчастный Ходоров не встретил ее тогда!..