Полдень, XXI век, 2003 № 04

Теперь слушай, расскажу про минет. Выхожу я как-то на обский берег, он зеленый, в купырях да ромашках, а вдоль берега коровы пасутся — с белыми медведями наравне. На Оби, на Енисее, вообще на Севере белый мишка, считай, как дворовый скот, он с коровой никогда не воюет. Потому что есть ему запрещение от мощей святого Василия Мангазейского, чтоб медведи, значит, скот не губили. Я гуляю, слева вода дымится, а в воде на песчаной отмели, вижу, греются на солнце белухи. Знаешь, кто такие белухи? Это полузверь, полурыба, но скорее все же белуха зверь — рыбьего в нем менее чем зверёвого. Лежат такие большие, ласковые, а одна лежит ко мне ближе всех, на спину перевернулась и млеет. Я к ней ближе, она сопит, свои ласточки на груди сложила, как красна девица, будто стыд свой от меня прячет. Я ей: «Тихо, — говорю, — я не страшная», а сама ее по брюху всё глажу и мурлычу что-то из Валерия Ободзинского. Только, чувствую, в районе хвоста вылезает у нее что-то острое, что-то в венах, киноварных прожилках и похожее на бычачий уд…

— Уд? — услышав непонятное слово, удивленно спросила Машенька.

— Хуй, — мгновенно перевела Лёля со старинного на современный язык. Затем продолжила свой рассказ.

…Вылезает и набухает всё, набухает, и тянется ко мне, и подрагивает, а в маленьком белужьем глазке такая стоит любовь, что в сердце у меня, как в замочке, кто-то будто ключиком повернул, и я не удержалась и это сделала. А после губы платочком вытерла и поцеловала белуху в веко. Оно соленое у нее, ее веко-то, и нежное, как у маленького ребенка.

Чай остыл, настолько этот Лёлин рассказ увлек и заворожил Машеньку. Она сидела ни жива ни мертва и даже прослезилась, расчувствовавшись. Лёля пригубила ликера.

— Давай, — вдруг сказала она, — ты будешь моей помощницей, когда я Ивана Васильевича от болезни лечить начну?

— Хорошо, — согласилась Машенька. — Ты не думай, я баба схватчивая. Это только в подвале я испугалась, потому что не люблю темноты. А так я ничего не боюсь — ни трупов, ни милиционеров, ни привидений. Я вот думаю, а вдруг его сглазили? Или, может, хомут надели?

— Хомуты, ворожба, заломы — всё это болезни пустяшные и убираются за одну минуту. Вот когда сердечное потрясение — это уж действительно катастрофа.

— Ты думаешь, у Ивана сердце?

— Тут не думать, тут надо знать. Все, что нужно для его излечения, у нас имеется. Остается — найти больного.

Лёля сунула руку в торбу и вытащила план Петербурга. Разложила план на столе, затем из маленького лакированного пенальчика вынула ту самую паутинку, обретенную в букинистическом магазине. Подняла паутинку в воздух и выпустила над разложенным планом. Медлительная серебристая нить секунду висела, не опускаясь, затем стремительно спланировала на карту и ровнехонько, как стрелка магнита, легла вдоль линии Загибенного переулка.

Лёля кивнула Машеньке. На сборы ушла минута. Скоро они уже спешили по улице к ближайшей автобусной остановке.

Глава 12. Калерия Карловна наносит удар

Ванечка шел по Загибенному переулку и думал о медсестре Машеньке. Как она выйдет ему навстречу — да хоть из этой вот затёрханной подворотни с покосившейся чугунной залупой, торчащей из заасфальтированной мошны.

Машенька появилась внезапно, она вышла из подворотни с девушкой, которая была Ванечке незнакома. Остроскулое лицо спутницы и оленья простота ее глаз заставили Ванечку улыбнуться. Он сразу же погасил улыбку, потому что и Машенька, и вторая, оленеглазая, обе были сосредоточенны и серьезны.

Ванечка опустил глаза и сразу же с ужасом обнаружил, что ботинки его не чищены, на левом на носу трещина и шнурки на обоих рваные и в лохматых до неприличия узелках.

— Здравствуй, — сказала Машенька, сразу переходя на «ты». — Это Медсестра Лёля, она будет тебя лечить.

— Здравствуйте, — сказала Медсестра Лёля. — Вам привет от Шамбордая Михайловича. Я его ученица, он просил меня вас поцеловать. — Лёля потянулась на цыпочках и поцеловала Вепсаревича в губы.

— Спасибо, — ответил Ванечка, смущенный от такого привета. — Как он сам? На здоровье не жалуется?

— Грех ему на здоровье жаловаться при его-то природной жизни. Зато у вас вон, Иван Васильевич, под глазами нехорошие тени.

— Это я позвонил в издательство, и там меня поздравили с увольнением. Стопоркова взяли на мое место.

— Разве стоит из-за этого волноваться?

— Нет, в общем-то, но за литературу обидно. Маша, — сказал он Машеньке, молчаливо слушавшей их беседу, — я пытался… тебя найти, позвонить, но почему-то все время не получалось.

— Я тоже тебя хотела найти. Вот, нашла.

— Это я нашел. Я только что загадал, что ты появишься из этой вот подворотни, и ты, действительно, появилась. Чудо какое-то.

— Не чудо, — сказала Медсестра Лёля. — Мы знали, что вы здесь будете, поэтому сюда и пришли. Сейчас мы поедем к вам и сразу же приступим к лечению. Все, что нужно, там уже есть. Я на днях к вашей матушке заходила…