Полдень, XXI век, 2008 № 12

Изумление сменяется гневом, и на сей раз это обычно уродливое, звенящее медью чувство прекраснее, чем белоснежный эдельвейс в утренней дымке горного воздуха, или окрашенные розовым румянцем пухлые щечки младенца, или еще какая-нибудь поэтическая муть.

— Потому что это правда, — наслаждаюсь я ответом. — Вы болван. Какого черта вы собираетесь покончить с собой?

Само собой, сперва он захлебывается изумлением, как вначале своим сомнительной выдержки виски, а уж после мы переходим к беседе.

И мы говорим, говорим долго-долго, одни хмельные посетители сменяют других, музыкальный грохот топчет прокуренный воздух звенящими копытами, гора окурков растет, он рассказывает, рассказывает и рассказывает дальше, и злится на всех, на мать, которая умерла, и на Мэри, которая оказалась такой адской стервой, и на босса, и на себя, и на Господа Бога, и на парня, разносящего в офисе сэндвичи, и сквернословит, и засыпает меня вопросами, и верит мне, и не верит, и сизая хмарь окрашивает наши лица синюшным оттенком залежалой курятины, и он плачет, плачет, давясь одиночеством и слезами, а ночь, устало зевая, медленно отползает в свою бархатную нору, и мы выходим из маленького, засыпающего на ходу бара навстречу холодному, сырому воздуху стряхивающего дрему города, кашляющего бензином и дымом заводских труб…

Он прощается со мной неловко, испытывая всегдашнее смущение перед незнакомцем, которого ты неосторожно пустил в дом своей души, вяло жмет руку и уходит, пьяно шатаясь от усталости и звенящей легкости в ногах, с которых сняли пушечные ядра отчаяния.

Я смотрю ему вслед, а затем разворачиваюсь и иду, пока не нахожу в мутной прохладе парка относительно чистую скамейку, покрашенную в благопристойно коричневый цвет. Достав из кармана платок, протираю островок отсыревшего за ночь дерева, аккуратно размещаюсь на нем и просто сижу, глядя перед собой и не думая решительно ни о чем на свете. Это прекрасно.

Тот, кого я ожидал увидеть, появляется не сразу, но-довольно скоро. Он выглядит франтом — изящным, безупречным, будто бы отлакированным, и вышагивает по пустынной улице с кокетливой грацией манекенщика на подиуме. Слабые холодно-красные лучи новорожденного солнца раскрашивают алыми пятнами черную лакированную гладь его модного кожаного пальто и силятся пробиться сквозь непроницаемую поверхность гигантских солнечных очков.

Он подходит ко мне и садится рядом, не здороваясь. Затем лезет в карман, достает две кубинские сигары вызывающе дорогого вида и протягивает мне одну из них.

Некоторое время мы просто молча сидим, курим и смотрим на толстого сизого голубя, остервенело долбящего кусок булки, валяющейся около переполненной урны.

— То, что ты сделал, было глупо, — наконец, произносит он, и я понимаю, что уже забыл, как звучит его голос, когда он напяливает на себя человеческое тело.

— Глупо, — автоматически повторяю я за ним, не слишком задумываясь над своими словами.

Я думаю о том, что его голос спокоен, приятен, красив и умиротворяющ, как церемония дорогостоящих похорон. Моя сигара тухнет.

— Ты мог убедить кого угодно в чем угодно, предотвратить самое страшное зло, — продолжает он. — Мог бы поболтать со Сталиным. Калигулой. С теми клевыми ребятами, которые бросили бомбу в Хиросиме. С Чингисханом. Торквемадой.

— Да, — говорю я. — С Гитлером, Борджиа, Ин Чжэном, Аль-Хакимом и человеком, придумавшим стэнд ап шоу.

— А ты поговорил с этим ничтожеством и убедил его не прерывать свою бесконечно жалкую жизнь, которая не способна ничего изменить и ни на что повлиять, — презрительно фыркает он. — И это ты называешь милосердием, Хранитель? Ваш Бог либо жесток, либо равнодушен. Ты мог бы поговорить с маньяками, которые насиловали и убивали детей! Что ты дал человечеству, поговорив с Беном Джеймисоном?!

— Бена Джеймисона, — говорю я.

Солнце врывается в мир, его пламя дробится на непроницаемой поверхности очков моего собеседника и пляшет в небе так, будто только что была одержана окончательная победа в нашей вечной войне.

НИК СРЕДИН

Красавица и красавец

Рассказ

Девушка с ужасом смотрела на хворост, сложенный у ее ног. Не замечала копейщиков, небрежно окружавших костер. Наверное, не слышала, как гнусавит отец-инквизитор, зачитывая приговор.

Толпа ждала, наслаждаясь первым днем бабьего лета. Негромко переговаривались горожане и поселяне. Урожай в этом году хороший, главное, чтоб грызуны не попортили, как в прошлую зиму. Яблоки какие здоровенные выросли. Священник совсем старый стал, видать, по весне уже пришлют ему если не замену, то помощника.

Девушка не замечала ласкового осеннего солнца, от которого страдали копейщики — они постоянно сдвигали шлемы, вытирали пот.

Я просто оказался не в том месте не в том настроении.

Возвращался с конной прогулки по полям, наслаждался вернувшимся ненадолго летом. А тут — инквизиторы решили сжечь девушку.