Полдень, XXI век, 2010 № 10

Сам он был одет на этот раз в ватник поверх той же кофты, те же штаны, валенки, голова замотана тем же толстым платком. На руках – митенки (перчатки со срезанными кончиками пальцев).

– Я тут записывал кое-что, холодно, – пояснил он. – Можете не раздеваться.

Он провел меня в комнату. От небольшой железной печки (типа буржуйки) в углу шло тепло, но это эфемерное тепло скорее подчеркивало холод и сырость, очевидно, давно господствовавшие в этой комнате с пузырящимися обоями. Коленчатая труба, обмотанная обрывками асбеста, через форточку была выведена на улицу. А каково здесь зимой?

Зимогор снял с печки закопченный чайник, закрыл чугунным диском открывшуюся конфорку.

– Место для гостей, – он указал мне на стул, стоявший спиной к печке.

Около печки лежала груда хвороста и стоял прислоненный к стенке топорик.

– Если хотите, я подброшу. Дров у меня нет, приходится самому собирать хворост. Большую печку этим натопить трудно.

– У меня хватит до весны, могу поделиться.

– Спасибо.

В нормальном интеллигентском разговоре обычно присутствует что-то игровое, он может напоминать игру в шахматы, игру в бисер, как у Гессе, что-нибудь почтенно-карточное, например бридж, – главное, возникают, иногда в виде возможности, иногда реализуясь до конца, многоходовые комбинации, но в нашем разговоре с Зимогором начисто отсутствовала всякая многоходовость. Так, немного, чуть – усталое тепло, желание быть приятным, без надежды и перспективы, а в основном – глинистая тяжесть.

– Вы в технике разбираетесь?

– Немного.

– Я тут нашел кое-что на чердаке, можете взглянуть?

В России известен единственный универсальный способ борьбы с сыростью, холодом и глинистой тяжестью, хотя в последние годы я не часто им пользуюсь; я не зря прихватил, идя к Зимогору, фляжку коньяка. (На моей даче после смерти М. К. остались немалые запасы – коньяк он любил.)

В глазах Зимогора появился слабый блеск, щеки чуть зарумянились.

Выпив еще по рюмке, мы поднялись наверх.

Планировка дачи Зимогора не слишком отличалась от планировки моей – те же самые постройки конца пятидесятых, некогда казавшиеся роскошью. В ту пору на таких солидных дачах жили профессора и генералы. Наверху была пара жилых комнат и пара чердачных помещений под шиферными скатами крыши. На кирпичной печной трубе виднелись потёки воды.

– Не на что ремонтировать, – пожаловался Зимогор. – Правда, вниз пока не протекает.

Он открыл низкую дверцу чердака, пошарил в темноте и достал винтовку с длинным тонким стволом.

– Мелкокалиберная, бельгийского производства. Думаю, мой отец спрятал. Привез после войны… Я помню, в детстве отец давал мне пострелять. К ней должны подходить обычные патроны для мелкокалиберной винтовки, но у нее что-то с затвором – наверное, слишком долго лежала в сырости. Так посмотрите?

– По-моему, ее надо прежде всего разобрать и почистить.

– Так вы сможете? Возьмите на несколько дней, если хотите.

Коснувшись оружия, разговор пошел веселее. Взяв винтовку, мы спустились вниз.

– Патроны у меня есть, – выдвинув ящик стола, Зимогор показал картонную упаковку.

– А вы знаете, от кого собираетесь обороняться?

– Зачем конкретизировать… С оружием как-то спокойнее… Хотя, конечно, от двуногих волков это не спасет.

– Но бывает дичь и поменьше, правильно?

– Именно.

Двуногие волки

Пожалуй, время сказать и о них, иначе многое в нашем разговоре будет непонятно. (К слову, М. К., когда я переехал на дачу, оставил мне газовый пистолет. Этого мало.)

Первый раз они заходили ко мне весной. Двое.

– Что, дядя, ничего не надо?

Тощие, обтрепанные, в какой-то немыслимой обуви, но с волчьими глазами.

– Дров поколоть, забор поправить?

Я отказался – вежливо, но твердо, чувствуя исходящую от них опасность. В то время я, однако, не особенно боялся. М. К. навещал меня почти каждую неделю, беспокоясь о том, как продвигается проект. Приближалось лето, приезжали все новые соседи, дачный квартал заполнялся людьми. Сомнительная парочка на своих предложениях не настаивала, и я о ней забыл надолго.

Вновь они появились в середине августа.

На этот раз они выглядели лучше – загорелые, в потертой, но чистой одежде. «Волчинка» в глазах, впрочем, никуда не делась. Не особенно молодые, думаю, за сорок. У одного на запястье никелированная цепочка, у другого на среднем пальце татуировка – перстень. Обыкновенный, с черным квадратом.

– Здрасьте. А правду говорят, что вы профессор? – это тот, который с цепочкой.

Другой, с перстнем, держал в руке брезентовую сумку, из которой торчало горлышко бутылки.

– Да, пожалуй, правду, – ненужная гордость помешала мне отречься от профессорского звания.

– С детства мечтал познакомиться с профессором, – покачал головой окольцованный. – Не откажетесь по чуть-чуть? – он приподнял сумку.