Полдень, XXI век, 2011 № 10

Две пары взбираются по спиральной винтовой лестнице, уходящей в небо. Первая пара уже наверху, и облака задевают их волосы. Наверху страшно, но они держатся за руки. Вторая пара ещё весела – под ногами лишь несколько нижних ступеней.

Снова и снова Зине грезилась эта картина. И не было её ни в альбомах, ни в музеях. И то, что рисовала Зина, выходило не так, не верно. Как-то раз, отчаявшись, она рассказала о картине подруге maman, княгине Вельской.

– Деточка, что ты убиваешься так? – заявила та поникшей Зине. – Есть же запасники музеев, может, в них твоя картина и прячется. Ну? Вытрем глаза да составим план визитов?

Так Зина оказалась в запасниках Эрмитажа. Объяснила старому реставратору, Кондратию Фомичу, что ищет. Тот оглядел Зину, слегка прищурившись, и предложил следовать за ним. Картина висела на стене. Всё было так – и лестница, и пары, – и немного не так, как во сне. От полотна веяло временем. Не стариной, но идущим, пульсирующим временем, затягивающим внутрь себя.

* * *

Зина приходила в Эрмитаж целый месяц – пока не случилась беда. Maman внезапно слегла. Осунулась, похудела до восковой прозрачности и беспомощно улыбалась. Через неделю её не стало.

Восемнадцати лет от роду оказаться во всем свете одной – не самое простое для балованной домашней девочки. Выяснилось, что имение дохода почти не приносит, слава богу, долгов за ним не было. Зина тихо жила в старом доме. Визитов ей почти не наносили, сама она общества соседей не искала. Сменялись времена года, шелестели окружавшие усадьбу тополя, и томило смутное предчувствие: так будет не всегда.

В тот день ей с самого утра было радостно, ясно, звонко. Нарядившись в розовое маркизетовое платье, Зина обошла дом. Просвеченные солнцем комнаты, казалось, шептали: «Вот-вот, скоро…» Что именно будет «скоро», Зина не представляла, но под ложечкой посасывало от ожидания.

Вечером у ворот усадьбы остановилась двуколка, и баба Глаша, кухарка, оставшаяся после смерти матушки в услужении, подавая визитную карточку, прокряхтела:

– Барышня, вас какой-то субъект спрашивают, на вид из благородных.

– Проси, – ответила Зина, и только после прочитала на карточке: «Александр Вербицкий».

В гостиную вошёл молодой человек и застыл, будто поражённый столбняком.

– Вы?..

Зина кивнула в ответ. Невероятно! Она могла поклясться, что никогда не встречалась с Александром Вербицким, но лицо его было не просто знакомым – родным…

Через месяц они обвенчались.

– Картина была знаком свыше, – шептала на ухо жениху Зина, прижавшись к нему в тряской двуколке, мчащей молодых в церковь. – Господь послал его для нас двоих.

– Была, – согласился Алекс. – Знаком. Но не свыше, родная.

– Откуда же?

– Мне кажется… – Алекс запнулся. – Знаешь, мне приходилось читать философские трактаты. Увлекался ещё в гимназии. Был среди них один, переведённый с санскрита. Он назывался «Упанишады».

– Забавное название, – рассмеялась Зина.

– Да, весьма. В отличие от содержания. В «Упанишадах» говорилось об учении, называемом переселение душ. Вот послушай, эту фразу я заучил наизусть: «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные». Мне кажется, что мы получили знак из прошлого, милая. От тех, чьи души мы унаследовали.

Зина отстранилась, посмотрела испуганно.

– Неужели ты в это веришь?

– И да, – сказал Алекс тихо. – И нет.

* * *

Вагон был набит до отказа. Каким-то чудом ещё сохранился пульмановский лоск, хотя засалился плюш и пообтёрлась позолота. Заполнившая вагон потрёпанная публика могла похвастаться осанкой и французским выговором, а вот спокойствием – не могла. Мир сошел с ума, сдвинулся с места, и всех их несло, как бумажки по ветру, и в глазах у всякого отражалась растерянность. Иные маскировали её равнодушием или деловитой суетой, у иных и на это сил не было. У Зины – не было.

Случалось, поезд резко останавливался – на несколько минут или часов. Под Локней на запасных путях простояли трое суток. Случалось, взрывался криками – если ловили вора. Случалось, по вагонам шли солдаты, приказывали всем выходить, а там – проверяли документы, багаж, обыскивали. Так вышло и на сей раз – остановка, лязгающая дрожь вдоль состава, шинели, винтовки, крик: «Вылазьте все!»

Ранние зимние сумерки укутали станцию и сгрудившихся у вагонов людей. Подошёл солдат и крикнул: «В вокзал идите!» Пассажиры двинулись к одноэтажному серому зданию. Внутри тускло-жёлтым горели лампы, и было душно. Пахло мокрым войлоком, табаком и чем-то съестным. К вошедшим приблизился вальяжной походкою дюжий субъект в кожанке – видимо, комиссар.

– Ну что, граждане проезжающие, сами ценности сдадите или изымать придётся?

Пока «граждане проезжающие» роптали, заявляя, что ценностей у них нет, детина прошёлся вокруг, оценивающе разглядывая пассажиров. Затем резко схватил за плечо стоявшую с краю Зину.

– Пошли!

– Куда?

– На личный комиссарский досмотр, – осклабился «кожаный».

Зину передёрнуло. Раньше её не обыскивали – видимо, не походила на особу, везущую ценности.