Поле Куликово

Стройными колоннами, по три в ряд, выступали за воеводами конные сотни полка. Своя земля вокруг, по всем дорогам рыщут дозоры, и хорошо знает великий князь, где теперь чужое войско, но порядок в походе, им установленный, неколебим. Головные и тыльные сотни, а также и те, что высланы боковыми заставами, идут в полном воинском снаряжении. Округло сияют на солнце кованые остроконечные шлемы с поднятыми стрелками и забралами, сталью блещут небольшие кавалерийские щиты, искристым серебром переливаются светлые кольчуги, усиленные стальными наплечниками и нагрудниками, холодно поблескивают бутурлыки на ногах, острая зловещая синева струится по наконечникам копий. До поры дремлют в ножнах и чехлах легкие булатные мечи, разрубающие железные латы, трехгранные жесткие мечи-кончары, пронизывающие кольчатую броню самых плотных панцирей, грозные шестоперы, луки и стрелы не хуже ордынских. Придет час битвы, и отборные сотни оденут в кольчуги своих рослых и выносливых лошадей; каждая такая сотня станет живым тараном, способным проламывать стену вражеского войска или разрушать встречный вал сильной конницы, прокладывая дорогу своим легкоконным отрядам. Хороши всадники у князя Димитрия — все, как на подбор, крутоплечие, сбитые, ладные в седлах, с крепкими загорелыми лицами и смелыми глазами. В передовых сотнях — двадцатилетние удальцы, нетерпеливые, горячие, самозабвенные в сечах, по-молодому жадные к славе и чести, боящиеся только одного — как бы другие не переняли их славу, раньше дорвавшись до врага. Во втором эшелоне полка идут сотни опытных тридцатилетних рубак, не раз смотревших смерти в глаза, знающих, как упорен и жесток бывает враг, какой кровавой ценой добываются военная победа и слава, и как стойко, сплоченно и яростно надо рубиться, чтобы удар конной вражеской массы не расстроил русских рядов, и как в самые критические минуты боя, когда кажется — вот-вот враг опрокинет тебя и уж нет никакой мочи держаться, — как надо тогда верить в победу, пересиливать смертную тоску и страх, и рубиться, рубиться, рубиться, чтобы в конце концов побежал враг, а не ты. И наконец, в третьем эшелоне полка — сорока-, пятидесятилетние бородачи, чьи тела и лица сплошь в рубцах от вражеского железа, — это гвардия князя, умеющая бить недруга не только силой и сплочением, но и мгновенной смекалкой, злой хитростью, которые даются воину долгим опытом походов и битв и служат ему так же, как добрый меч и верный конь. Свою гвардию князь бросает в сечу в самые ответственные моменты, и горе тем неприятельским отрядам, на которые обрушиваются мечи стариков.

Хороши витязи у великого Московского князя — нет таких в других государствах, ни в дальних, ни в ближних. Хороши витязи и у союзных князей Димитрия. Дал их государю русский народ, отрывая от себя последнее, выкормил, выучил, снарядил так, что любо-дорого, но мало их, богатырей русских, искушенных в ратном деле. Двадцать тысяч выступило из кремля, только двадцать тысяч против стотысячной конницы Мамая, усиленной ордами его вассалов и союзников. Значит, все-таки главная сила русской рати — ополчение. Вот где и гордость, и тревога, и боль государя…

Стремя в стремя с великим князем ехал Дмитрий Боброк, сдерживая шенкелями своего горячего скакуна, чтоб не выступал наперед великокняжеского иноходца. Как и Димитрий Иванович, был он в стальном золоченом шлеме, в легкой и крепкой байдане, поверх которой накинуто белоснежное корзно, плавно стекающее с его покатых плеч на конскую спину. Чистое славянское лицо перечеркнуто по щеке косым загорелым шрамом, русые брови вразлет, русая, аккуратно подстриженная бородка, колючие усы и синие-синие, как летнее небо, глаза. Красив князь Боброк, даже седина в волосах и шрам на щеке не в ущерб его мужской красоте, они, как последние штрихи, нанесенные жизнью, завершают портрет старого воина и полководца. И ростом бог не обидел Боброка — косая сажень в плечах. По сему случаю Димитрий Иванович даже шутил однажды: «Все великие полководцы — от Александра Македонского до Александра Невского — были коротышки, а вот наш Боброк не в пример им со Святогора вымахал». Боброк только засмеялся в ответ: он-то лучше других знал, кто первый полководец в великом Московском княжестве.

Глянь со стороны — в лице Дмитрия Боброка ни тени заботы, но обманчива спокойная синева глаз первого московского воеводы. Все тревоги государя знакомы Боброку. И самая злая мысль, что гложет обоих, — недостаток доброго вооружения для тех тысяч народных ополченцев, что сошлись в Коломне. Как ведь мечтали вооружить народную рать не хуже княжеских полков — да где там!.. Слал великий князь с купцами на все стороны света богатства Московской земли — драгоценные меха и хлеб, пеньку и воск, рыбу и мед, золото и серебро, даже редких охотничьих птиц — с одним требованием и просьбой: везите доброе оружие. Но мало оружия идет на Русь из чужеземных пределов.