Поле Куликово

— …Я не мог испытать достоинства каждого воина, но вас хорошо знают ваши начальники. Повелеваю Темир-беку присвоить десяти лучшим звание «богатур», двадцати — звание «храбрый». Я также повелеваю выдать каждому сотнику серебром цену двадцати лошадей, каждому десятнику — цену пяти лошадей, всем простым воинам я увеличиваю жалованье на две цены лошади, и эту прибавку велю выдать тут же!..

Даже поднятая рука Мамая не скоро заглушила крики, прославляющие повелителя. Слушая эти крики с горящими глазами, Мамай снова наполнялся предощущением побед. Теперь отборная тысяча в тумене куплена им с потрохами, она станет на него молиться, особенно же потому, что ей станут завидовать и ненавидеть ее. Однако и в воинском деле по ней станут равняться.

— Я знаю: эти награды вы вернете мне военной добычей, которой достанет на весь ордынский народ. Готовьтесь к битвам!

Четвертая и соседние с ней тысячи не походили на первые две, как не походит сборище степных пастухов на свиту главнокомандующего. Кони здесь были разномастные — карие, бурые, темно-гнедые, темно-рыжие. В большинстве взятые из полудиких табунов перед походом, еще плохо объезженные, они беспокойно толклись, визжали, грызлись, и над местом смотра стоял непрерывный шум. Лохматые, приземистые, злые, эти лошади выглядели неказисто, но они и были настоящими монгольскими лошадьми, которые сделали непобедимым войско Чингисхана. Невероятно выносливые, они сутками идут под седлом той же опорой рысью, какой начинали свой бег; ни летом, ни зимой для них не требуется фуража — они сами находят корм в иссохшей степи, в снежных просторах, в диком лесу. Если воины и подкармливали их зерном, то лишь перед большими сражениями и при избытке фуража. Живучесть лошадей давала живучесть всадникам. Вдали от своих тылов, лишенные воды и пищи, они искусно прокалывали жилы коней и пили их горячую кровь. Таким образом ордынские всадники могли питаться до десяти суток, полностью сохраняя силы. Поэтому они проходили повсюду, стремительные и нежданные. Правда, на малорослых степных лошадях опасно идти на прямое столкновение с тяжелой конницей врага, зато на них можно стаей хищных птиц кружить вблизи малоподвижной броненосной армады, осыпая ее стрелами, налетая и отскакивая, заманивая в засаду отдельные отряды, не давая врагу ни минуты отдыха, изматывая его до предела, когда он дуреет совершенно, и остается лишь опрокинуть его ударом свежих сил. Конь и лук — вот сила ордынского воина, а меч и копье — лишь помощники ей. И тактика его — по преимуществу тактика опытного волка, который может дни и ночи по пятам преследовать громадного тура или лося, не давая ему ни есть, ни пить, доводя жертву до полного бессилия, чтобы в удобный момент вонзить клыки в горло…

На доспехах всадников здесь почти не было металла — всюду темная, твердая кожа, какая идет на подметки. И сами люди здесь помельче, посуше, повертлявей — полуголодное племя табунщиков, пастухов, мелких ремесленников, наемных работников, посланных мурзами в войско, выставленных по обязательному набору — один воин с лошадьми и полным снаряжением от шести кибиток. Впрочем, Орда Мамая почти вся поднялась на войну. В мирное время несли военную службу лишь первые две тысячи тумена, воины получали в них за то особое жалованье. Другие работали и кочевали в улусе Есутая. У большинства простых кочевников имелись рабы, но и сами они не были свободными, ими владели мурзы и наяны — теперешние десятники, сотники, тысячники. В свою очередь, наяны были вассалами Есутая, а над Есутаем стоял великий хан. Мамай мог лишить Есутая воинского сана, но лишить власти над улусом, отнять землю, людей и скот было не в его силах. Мурзы зорко оберегали свои права, улусники немедля восстали бы против повелителя, который нарушил освященное веками право собственности. Будь над Есутаем какой-нибудь «принц крови», Мамай мог легко убрать неугодного военачальника своими руками или руками господина — ведь царевич вполне располагает личностью своего наяна, — но в том-то и дело, что хан Хидырь подарил своему любимцу улус, оставшийся без господина. Есутай был сам и темником, и улусником-правителем. С такими темниками-улусниками враждовать тяжело.

Мамай объезжал четвертую тысячу, и глаза его все больше сужались, в лице появилось тигриное, он походил теперь на крадущегося зверя, который видит стадо, но еще не выбрал жертвы. Внезапно Мамай натянул повод, ткнул рукой в широколицего воина с вывернутыми ноздрями.

— Ты! Покажи мне твой лук.

Воин испуганно сорвал налуч, согнувшись, протянул оружие.

— Та-ак… — прошипел Мамай, разглядывая потрескавшийся слой лака на излучине. — Та-ак… Всем показать луки!

Помощники Мамая обнаружили в сотне около двух десятков луков с поврежденной защитой, приволокли виновных.

— Твоя сотня, — Мамай повернулся к начальнику, — проиграет бой вражеским стрелкам, потому что луки сегодня намокли, а завтра их иссушит солнце. Вслед за твоей сотней бой проиграют тысяча и весь тумен. Из-за двух десятков паршивых свиней ордынское войско будет разбито.

Сотник затрясся.