Поле Куликово

— Ча стоите, оратаи? — крикнул звонко. — Князь великий вам кланяется, зовет на дело святое. То сама русская земля поклонилась вам головой княжьей. Дождались праздника богатырского, так что ж потупили вы русые головы? Аль не муромцы вы, сыны крестьянские? Айда все к нам с Юрком Сапожником!

Толпа мужиков разом колыхнулась и перешла к охотникам. Бабы, которых на сход не звали, но которые все же пришли и стояли поодаль, заголосили, кинулись к мужьям и сынам, цепляясь за их одежды. Мужичок в красной рубахе звонким голосом заглушил крики:

— Бабоньки родимые, не лейте слез раньше времени, не цепляйтесь за полы мужицкие. Не обойтись без нас Димитрию Ивановичу. Как же не откликнуться нам на зов его, коли пробил час.

— Так, Ивашка!

— Так, Колесо!

— Верно, Ванюша! Все встанем за нашим государем!

— Слушайте, матушки милые, слушайте, женушки любые, слушайте, детушки родные, — звенел Колесо, блестя увлажненными глазами. — Жалко нам покидать вас, тяжко вам будет на работе мужицкой — в самую страду битва приспела. Да что поделаешь, коли бог так судил? Останемся с вами — придет басурман, и нас побьет, и дома наши пожгет, и вас, дорогих, в полон уведет… Может, помните вы святого отца — странника, что приходил к нам с горькой мукой, принятой от вражеских рук, со словом божьим? Вспомните слово его последнее: «К мести!» Давно уж горькое горе униженных, опозоренных, осиротевших взывает к нашим топорам о мести правой. Встанем силой единой, — глядишь, сами побьем ворога, как побил его Димитрий Иванович на Воже-реке. Да и не все поляжем в битве, к вам обратно возвернемся. Не бросаем мы вас, но вас жалеючи, уходим на бой. Нет нам другого пути ныне!

— Так, Ивашка!

— Ох, речист наш бондарь — всю душу крестьянскую разбередил. И откуда у него, окаянного, слова такие?

Староста взмахнул шапкой, требуя тишины, густо заговорил:

— Теперя меня слухайте. Значитца, идут в поход мужики и парни, коим восемнадцать годов минуло. Другим не велено. Идем мы, значитца, пешцами, конной силы у князя довольно. На троих-четверых одна пароконная подвода. Для боярина припасы на его же конях повезем. Значитца, лошади и останутся — это нашим бабам и ребятам помога немалая на жатве. Кому свово коня, кому телегу в поход выставлять, то жребий скажет. Но штоб и кони, и телеги крепки были — сам проверю. Тем же дворам, кои без тягла останутся, мир поможет — снопы ли возить, дров ли заготовить. Так я говорю?

— Так, батюшка, так, родимай! — теперь громче мужиков кричали бабы, нечаянно получившие голос на сходе.

— Дале слухайте. Ратников сам поведу к боярину. Старостой за меня останется дед Таршила Мерин. Мужик он спокойный, сурьезный, голова у нево, почитай, лошадиная. Забижать зря не станет, баловаться тож не даст. Согласны ль вы?

— Согласны, батюшка! — в голос зашумели бабы.

Высокий костлявый старик вышел из толпы, поклонился народу.

— Какой он мерин? — озорно крикнул один из охотников, конопатый круглолицый парень, поигрывая кистью шелкового пояса. — Еще и за жеребца сойдет, без мужиков-то!

Слова его покрыл громкий хохот.

— Ай Сеньша, и помереть без смеху не даст!

Таршила огладил козлиную бороду, степенно сказал:

— У тебя, Сеньша, уж точно ум жеребячий. Гляди, как бы и того не вышибли татарской булавой… Ты, господин староста, на меня не гневайся. Не гневайтесь и вы, сударушки любезные. За честь благодарствую, а принять не могу. Свой должок у меня за басурманом. Пойду за сынка спрашивать. Выберите вы себе другого хозяина, а лучше того — хозяйку. Баба с бабами легше поладит. Вон Меланья — чем не вышла? Умна и строга. Да и настоящего мерина одной рукой пригнет, не токмо што…

Толпа зашумела, засмеялась, обернулась к Меланье — дородной, сурового вида молодой крестьянке, стоящей поодаль со скрещенными на груди руками. Из-под черного вдовьего подбрусника пристально глядели чистые зеленоватые глаза. Два лета назад возвращалась Меланья из Москвы с мужем. В темном бору возле речки Пахры подводу остановили лихие люди. Может, ограбив, отпустили бы, но горячий муженек Меланьи схватился за топор — ему и проломили голову ослопом. Медведицей кинулась Меланья на душегуба, вырвала дубину и порешила двоих грабителей. С тех пор не раз сватались мужики к вдове, но никого она не приняла в дом, носила черные одежды, растила двух дочек, работала за троих да молилась пуще монашки.

— Так што ты нам скажешь, Мелаша? — спросил староста, внимательно глядя в ее лицо.

Женщина потупилась, тихо ответила:

— Пусть мир решает. Я ведь баба глупая, сгоряча и обижу.

— Знаем тебя, Меланья! — зашумели женщины.

— Гневлива, да сердцем отходчива и чиста.

— Вон краса какая, а зла и зависти нет к тебе ни у одной.

— Еще бы зло — ни одного мужика не подпустила, Игнашке свому досель верна.

— Соглашайся, будь старостихой!

Женщина поклонилась, негромко сказала:

— Коли так, бабы, неча нам больше мужикам мешать. У них дело ратное, сурьезное, айдате по избам в поход ратников собирать — время дорого.

— Молодец, Мелаша, бери вожжи покрепче, — засмеялся староста. — А вы, бабы, знайте: сроку на сборы только три дни.