Поле под репу (СИ)

Мимо, совсем рядом, так что Дуня от неожиданности испуганно отшатнулась, тяжело проплыло нечто массивное. Оно перемигивалось разноцветными огоньками, точно самолёт, идущий на посадку… но не по форме и ощущениям. Тут чувствовалось иное… Однажды Дуня попала на показательные выступления гражданской авиации. Это было удивительно — странно и красиво, непонятно. Огромные, такие неповоротливые самолёты заворожили девушку своей бесшумностью и плавностью движений, как… как если бы Пышка вдруг закружилась в вальсе. Но этот летун отличался — он тоже был Пышкой, но вдруг похорошевшей. Всё такая же большая, всё такая же душевная, но мягкая и великолепная… Дирижабль?

Где же она всё-таки?

— Ээ-э…

В этом простеньком звуке смешались удивление, недоверие, вопрос и… снова чуждость, уже порядком позабытая чуждость другого, незнакомого, никогда не встречавшегося языка, хотя, казалось бы, междометие междометием. Неожиданный звук накрыл Дуню волной страха, похожей на ту, первую, которая встретила девушку в ином мире. Однако если тогда невольная странница испуганно застыла, то сейчас подпрыгнула каучуковым мячиком, одновременно разворачиваясь.

В комнате, помимо металлического пола и стиснутого пластиком окна, имелось кое-что ещё. Для начала: металлические же стены в клёпаных швах и потолок, выложенный светящимися пластинами — именно они позволяли разглядеть обстановку. Скудную донельзя: письменный стол, радующий взор блестящей пустотой; стул с подлокотниками; конструкция, напоминающая биотуалет, над ней, в глубине стены — раковина и кран. Напротив — подвесная койка. Всё перечисленное стиля металлик.

На койке, поверх невзрачного белья сидел парень лет семнадцати в серебристо-серых одеждах. По краям эту помесь пижамы и спортивного костюма очерчивали белые полосы — видимо, оправдание пластиковой рамы, единственной выбивающейся из цветовой гаммы помещения.

На неискушённый взгляд Дуни, комната походила на каюту новосёла-аскета какого-нибудь подводного, а то и космического корабля, но, судя по унылому лицу хозяина, хоть и расцвеченному блекнущими от возраста веснушками и неподдельным интересом к свалившейся из ниоткуда гостье, а также монолитной, без единого намёка на ручку или сенсорную панель двери, эта комната была не чем иным, как камерой, а её обитатель — узником.

Пока его рассматривали, юноша сидел, поджав ноги. Внезапно он подался вперёд. Дуня попятилась. Он откинулся на стену и заговорил. Девушка покачала головой, показывая, что не понимает. Юноша попробовал на другом языке. По крайней мере, Дуня так решила — всё равно ни одного знакомого слова она не уловила. Неужели всё начинать сначала? Иной мир, неизвестная судьба, незнакомое окружение, непонятные намерения… Опять? В отчаянии от повторения ужаса — почему-то сейчас произошедшее несколько месяцев назад представлялось именно чем-то ужасным — Дуня задала вопрос сама:

— Кто вы такой? — только закончив, девушка заметила, что обратилась не на родном языке, а на том, которому её обучили в отряде Пятиглазого и замке сэра Л'рута.

Хозяин уставился на гостью пустым взглядом. Потом сморгнул и нахмурился, словно припоминая что-то. Так и виделось, что в мозгу юноши разворачивается база данных, активизируется поиск, набирается запрос… Юноша махнул рукой — мол, повтори. И Дуня повторила:

— Кто вы такой?

Хотя за время путешествия и полотёрства уже поняла, что не всегда верно истолковывает эмоции и интонации.

— Я? Кто я? — переспросил хозяин. В его голосе сквозила неуверенность — похоже, этот язык юноша успел позабыть, пусть до конца у него и не получилось. И одновременно — возмущение поп-звезды, которую не признали в отдалённой деревушке. — Я заключённый сто сорок четыре. А вот кто ты? И что делаешь у меня в камере?

— Заключённый? — нахмурилась Дуня. — Узник? А что вы натворили?

Юноша посмотрел на неё широко открытыми глазами. Они не были у него большими, но казались огромными, словно два бездонных колодца жидкого серебра. Непроницаемые, тяжёлые. Издали холодные, вблизи — обжигающе горячие. Метановый океан под толстой коркой льда. Лёд, который вопреки законам не застыл, а медленно тёк, волновался, бурлил — едва заметно, на уровне ощущений. А на его беспрерывно движущейся поверхности танцевали искры — отражение пёстрых одежд Дуни. Чудилось, эти искры готовы растопить лёд — и эти глаза полыхнут пожаром в угольном карьере, потекут лавой по извилистой трещине в земной коре. Осветят и сожгут.

— Что я натворил? — нехорошая улыбка искривила лицо. — Да так, мучил, убивал…