Поленька

Дрожки уже пролетали последних косцов, как Никиша, шедший в хвосте, дикой кошкой кинулся к жеребцу на полном скаку. Мог он не рассчитать, мог обмахнуться, угодить под ноги. Ан нет. Каким-то хватким, мёртвым движением, каким-то магнитом — то ли то была случайность, то ли то была просто судьба ещё рано погибать, то ли то была распрекрасная сноровка, нажитая во многие годы общения с лошадьми, — поймал Никита, замыкавший вереницу, буланого под уздцы, обвил ногами верх передних конских ног. А дальше? С раскачки выкружить на оглоблю, оттуда, держась одной рукой за дугу, другой за гриву, выдернуться на самый верх? Сесть верхи и перехватить вожжи?

А не проще ли болтаться у жеребца на горячей груди и, помалу опускаясь, сжимать ему ноги своими? В конце концов сам не станет, так спутаю — свалится. Правда, на меня. И он на меня, и они на меня, и весь драндулетина.

Никита поплотней уцепился одной рукой за концы удил, другую перебросил на дугу. Судорожно прижался щекой к щеке коня. Фиолетово, устрашающе косил-горел над ним большой глаз.

«Родимушка… Ты не человек, ты всё понимаешь без слов. Не сироти меня, разуважь… Стань… Зачем ты её увозишь? Я без неё и дня не выживу…»

Когда Никита повис на узде, Поля в испуге уткнулась Сергею в плечо. Обмякнув, он выронил кнут и, обняв Полю, вжался губами в её губы. Она не отталкивала его, а только плакала и в полуобмороке подставляла поцелую губы.

«Коник, золотце, что за гидру ты к нам привёз? Я ж этого твоего водырька уработаю!.. Согну в дугу и концы на крест сведу. Я венчался с нею, а он целует… Это я из него соком выжму. За таковское мало всего выпотрошить да соломою чучело набить. Тебе не видно… Я вижу… Це… — целует… Перед смертью разбежался надышаться…»

Гася бег, конь заржал, изогнул шею, будто и впрямь хотел увидеть целующихся.

Напоследках дрожки остановились.

Сзади набегали косцы. Уже долетал вязкий стукоток босых ног по глянцу просёлка, слышались сопенье, выкрики:

— Во-от так гоп со смыком!

— Ну и молодайка! Вся в грехах, как в репьях!

— Да оно как и судить… В молодости и курица озорует.

— Ай да комсомолий-пособничек! Вчера приплясывал перед бабьей косой, а нонь саму всю бабу угрёб!

— Игде коммуняка лисой пройдёть, там куры три года не несутся!

— Зато мокрощёлки брюхатеют! С какой холеры кидаются они в разноску?[42]

— Выкрал ястреб курочку! Разогнался целовать до последнего пёрушка!

— Ничо-о… Зараз толкач муку покажа!..

— Он ишшо рылом покопает у нас хренок! О-осподи, благослови! Эв-ва-а!..

Тычок косовиной в затылок был изрядный. Сергей резко выпрямился, судорожно хватнул воздуха и посунулся с сиденья. Ткнувшись ничком в конский зад, вальнулся мешком вбок.

Поля явственно слышала, как голова глухо стукнулась о железо колёсного обруча. Вся она угнулась ниже к Мите, раскрылилась орлицей над ним. Ждала удара, защищая в последний миг сына.

— Петруха! — гаркнул Никита на медвежеватого молодого увальня. — Ты что, блиноцап, мозгой тряхнулся? Ты зачем его огрел?

Подрастерялся как-то Петруха.

— Да не грел я ишшо… Нужон он мне, как жопе зуб. Я тольке так… пристрельнул… Починишко положил… Он и рад, сразу с копыток. Хиловатый на расправушку…

— Тебя никто не просил… Он-то при чём? Сучёнка не запросит, у кобеля не вскочит. Не трогать!

— Свято-оха! Он тебя в позор втолок по ноздри, а ты… Бабу твою он не тронувши? Может, игде в леске невинность ей вставил? А? Громче! — Пётр всей пятернёй надставил ухо. — Не слышу.

— Тебе не вставил? И заспокойся. Своей беде я как-нибудь сам вложу ума.

9

Ты прости, село,Прости, староста,В края дальниеПойдет молодец.

Наперёд Поли молва вломилась в Криушу. Молва пеше не ходит, молва угорелой сорокой напрямки со двора на двор, из хаты в хату, из окна в окно лезет.

— О! Видали! Как Полька с этим с куриным жеребчиком из района… И не варили пива, да наделали там ди-ива!..

И следовало такое прибавленьице, отливались такие новые колокола, что только остаётся подивиться, как молодая жена все ещё смела ходить по земле. Давно, ах, раздавно, гневились толки, надо упечь её живьяком в самое в главное пекло.

Отходили дни.

Молва всё таскала небылые слова. Что же делать? Всякому на роток не вскинешь платок. И Поля, и Никита, и старики почернели с лица.

Едва отмолотились, старик и скажи Никите:

— Худую молву, ёлка с палкой, эту злу траву, скосить можно лише чужой сторонкой.

— Отец, нет в Вас христианской души. Это ж намёк. Кидай родителев домок да с глаз вон? Не так ле? — в растерянности спросил сын.

— А то ж как ещё? И чем дальше, тем лучшей. Что вам-то? Кости молодые, руки в крепости. Завербуйся куда и с Богом. С отъездом хула примрё.

Ранней ранью, на самой кочетиной прекличке, Поля и Никита унеслись в Калач к уполномоченному по переселению.

— Сам Днепр! ГЭС строить?

— Не. Не пойдёт, — отмахнул Никита предложение уполномоченного. — Это ж где-то в недальней стороне. Тестюшка чумаковали, так говорили что-то за Днепр. Нам понадальше куда.

— Ну, Ростов. Сельмаш.

— Не. Мимо и Ростов. Это ж такая близь! Слыхал я про Ростов. Нам и слыхом чтоб не слыхали!