Полет в никуда

Мы часто играли на самых известных праздниках нашего города. Открывали гимнами торжественные собрания, посвященные черт, знает, чему, и закрывали их с таким же успехом. И, конечно же, «жмуры» – похороны. Это нам нравилось больше, чем 7 ноября или 1 мая, там нам платили деньги. Мы могли на эти деньги купить билет на районную дискотеку. Слово «дискотека» тогда не употреблялось. Называлось сие мероприятие «танцы».

Все похороны проходили однообразно, но одни я запомнил на всю жизнь. Я, конечно, не помню, кого хоронили, но сам процесс врезался в память надолго. Стояла очень холодная зима. Температура доходила до минус

тридцати пяти градусов. Очень холодно. Мундштук моего баритона просто примерзал к губам, когда мы шли в валенках за гробом. Обычно, мы сокращали количество лиц, играющих в оркестре, дабы заработать побольше денег. Поэтому, чтобы сыграть похоронный марш, достаточно было иметь небольшой состав музыкантов. Это, конечно же, баритон, потому что основная партия доставалась именно ему, труба, альт и ударные инструменты. Мы решили не брать музыканта для барабанной партии. Трубач Серега сказал:

– Я сыграю все сам! Меньше народу – больше кислороду!

Это была его любимая поговорка

–Я буду играть на трубе, барабане и «тарелках». Будьте спокойны,

мужики, у нас все получится.

На том и порешили.

Для того, чтобы не замерзали клапана в инструменте, музыканты, обычно, добавляют немного водки или спирта. Мы заказали у устроителей сего мероприятия по бутылке водки на нос. При каждой остановке похоронной процессии мы грели не только наши инструменты. Поэтому, когда весь народ с виновником торжества подошли к яме, то духовой оркестр еле-еле стоял на своих двоих. Но разученный, игранный, переигранный похоронный марш отлетал от наших раструбов только так.

Покойника на ремнях опускают в его будущее место пребывания, под нашу замечательную похоронную игру. И в этот самый торжественный и неповторимый миг трубач Серега со всеми своими инструментами: барабаном, трубой и литаврами, с неимоверным грохотом, следует за покойником. Не выдержал, бедняга, ранее промытых клапанов. Очнувшись в могиле, Серега увидел, что сидит на барабане, рядом с гробом валяется труба и одна «тарелка» накрывает часть гроба покойника. Близкие родственники перестали плакать, дальние начали падать со смеху, когда он начал орать:

– Ребята, не закапывайте меня! Я больше так не буду!

На следующий день в школу пришла жалоба, что школьный духовой оркестр сорвал похоронную процессию. Мы получили хороших пиздюлей от директора школы. На этом наша игра закончилась, и приглашали нас только на завязывание пионерских галстуков или советские праздники, посвященные какой-нибудь красной дате.

Мне иногда кажется, что все, что происходило со мной в детстве, – это маленький плюшевый мир, где не нужно отвечать за свои поступки, не нужно думать о глобальных вселенских проблемах, о том, что я есть и кем я буду. И все-таки… Я хотел не просто быть, а быть либо актером, либо, на худой конец, режиссером.

В шестом классе на день рождения родители подарили мне подписку журнала «Советский экран», и я понял, что мое место- в кино. Журнал мы выписывали в течение пяти лет. О советском кино я узнал почти все. Я

перечитывал статьи о кинематографе по несколько раз, зачитывая каждый свежий номер до дыр. И по прошествии двух лет понял, что ни актер, ни режиссер из меня ни хрена не выйдет.

Я решил твердо: буду кинооператором – ответственности меньше. Поеду в Москву поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Родители поддержали мое безумство, и я начал заниматься фотографией. Отец купил мне простенький фотоаппарат завода ЛОМО, чем положил начало моим мытарствам в фотоискусстве. Я снимал все подряд: натюрморты, портреты, пейзажи и, конечно же, девушек (но снимал их пока только на фотопленку). Выискивая на танцах симпатичную девочку, приглашал ее в свою фотомастерскую и извращался, как фотограф-профессионал, но и только. До потери девственности было еще, ох, как далеко.

Мне всегда казалось, что должен сделать то, что не смогут сделать другие. В десятом классе я ни на миг не сомневался в собственной гениальности. Я был для себя великим. Все деяния остальных не имеют большого значения. Есть только «я» и мое будущее. Сейчас понимаю, каким я был самоуверенным кретином. Лучше это понять позже, чем не понять никогда. Наверное, нет ничего хуже, чем гениальные мужчины, неотразимые женщины – скучнейшие и невыносимые люди.

Интерес к женскому полу, судя по нынешней молодежи, у меня проявился достаточно поздно. Как-то школьный приятель Юрка Казачков принес в школу эротические открытки. Да, именно эротические, о порнухе мы даже и не слышали. Это были очень старые фотографии дореволюционного периода, я первый раз увидел обнаженную женщину, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. Меня это заинтересовало.