Полет ворона

Нюточка за лето удивительно окрепла, выросла, стала шкодливой и озорной. Стоило Павлу или Нине Артемьевне на минуточку отвлечься, ослабить внимание — а она уже сиганет в огород и лопает прямо с куста «гаок» (читай «горох») или «аики» (читай «ягодки»), отправляя в рот полные горсти, вместе с листочками, шелухой, землей и насекомыми. Или с воплем «купаси, купаси!» усвистит к пруду, с такой скоростью перебирая загорелыми косолапыми ножками, что и взрослому не угнаться. Павел, любуясь ею, со смешанными чувствами замечал, что чертами она все больше начинает походить на мать, а окрасом — вообще неизвестно на кого: черненькая, с карими, почти черными лукавыми глазками. Таких, насколько он знал, в его роду не было. Разве что по линии Чибиряков. Не приведи Бог, если в них характером пойдет! Но пока на это было не похоже. Веселенькая, умненькая, по словам Нины Артемьевны, месяца на три опережающая норму по умственному и физическому развитию. И добрая: первым абсолютно осознанным словом было «папа», вторым «на!». При этом Нюточка энергично совала ему в рот недоеденную печеньку, соску, конфетку — как бы делилась. Чибиряками тут и не пахло.

Всеми правдами и неправдами Павлу удалось выбить отпуск на все лето, и с середины июня он безвылазно сидел в Огоньково, в перерывах между возней с Нюточкой занимаясь работой, взятой из института на дом, и наезжая в город лишь изредка, по мере надобности. Хотя Павел был только рад такому положению вещей, возникло оно вынужденно: на летние каникулы приехали из Сыктывкара Лихаревы, и нужно было освободить квартиру на лето. Они привезли с собой кучу денег, шикарные шубы тамошнего производства, доцентские дипломы, с гордостью показанные Павлу, и чрезвычайно радостную для него весть: они оба остаются в Сыктывкаре еще на год. Не говоря уж о северных деньгах, Владьке вполне реально светила кафедра, а супруге его — докторантура. Павел порадовался за них и за себя, хотя у него на работе ничего светлого не вырисовывалось. Весной директор вызвал Павла к себе и на его глазах вычеркнул «алмазную» тему из плана отдела.

— Нечего тешить свое любопытство за государственный счет, — заявил он при этом.

— Но ведь тематика очень перспективная, — возразил Павел.

— Спорить не буду. Но только — где практические результаты? Результаты где, а? Покажите мне приборы на ваших кристаллах, хотя бы схемы, желательно бы еще заключение производственников о целесообразности внедрения. А? Нечем крыть?

Ушлый Ермолай Самсонович давно уже понял, что Павел ни на кого и ни что не жалуется своему всесильному отцу, не пользуется, недотепа, этой исключительной силой, и особо с Черновым-младшим не церемонился. Но старался все же держаться в рамках. На всякий случай.

— Вы поймите, Павел Дмитриевич, голубчик, значение вашего открытия никем не отрицается, — продолжил он своим академическим тоном. — Но, что поделаешь, нет под него пока что технологической базы, не созрела. Потерпите, через годик-другой вернемся к вашей теме, непременно. А пока… Ну что, свет клином сошелся на ваших алмазах? Посмотрите, сколько вокруг интересного материала. Не нравится вам уран с плутонием — что ж, никто не неволит. Есть еще цезий, редкая земель, да мало ли что? И всему этому найдется применение уже сейчас, в производстве, в обороне.

Павел не спорил. Бесполезно. Но и просто так сдаваться он тоже не хотел.

— Я буду звонить Рамзину, — упрямо сказал он.

— Куда-куда? — переспросил директор. — Вы что, милый мой, газет не читаете, телевизор не смотрите?

С рождением Нюточки Павел действительно перестал читать газеты и почти не смотрел телевизор, разве что, ухайдокавшись совсем и уложив дочурку спать, включал иногда и бездумно созерцал что-нибудь развлекательное.

— А что такое? — встревожившись, спросил он.

— А то, что помер наш Андрей Викторович, царство ему небесное. В одночасье инфаркт свалил. Прямо на работе в кабинете… И как это вы не знали? Во всех газетах некрологи напечатали, в новостях передавали…

— Когда? — беззвучно выдохнул Павел.

— Да уж дней десять тому. На Новодевичьем схоронили. До Кремлевской стены не дорос чуть-чуть…

Павел не слушал. Перед его глазами стояло энергичное, молодое лицо академика — никто не давал Рамзину его семидесяти четырех, — тихий властный голос. Вот так. На похороны он опоздал. Телеграмму слать поздно…

В этот день о работе уже не думалось. Павел отсидел положенное, глядя в окно. По пути домой хотел было заглянуть в рюмочную, помянуть учителя, но ноги сами собой вынесли его из троллейбуса возле церкви князя Владимира — одного из немногих действующих храмов в городе. Он, не задумываясь, снял шапку, перекрестился, вошел, купил самую большую свечу и поставил ее к иконе Честного Креста. Постоял в задумчивости, не зная молитв, мысленно попрощался с покойным… Опомнился он, уже пройдя половину Большого проспекта. А если бы его кто увидел — сын секретаря обкома в церкви? Он без труда отогнал от себя эту недостойную мыслишку и зашел в диетический магазин посмотреть Нюточке фрукталина с орехами или еще чего-нибудь вкусненького из детского питания.