Полет ворона

— Считайте, что это я упал со стула… Надо же, какую классную динаму прокрутили мне, а? Чья идея — твоя или ее? Конечно, твоя?

— Естественно, — с видом ложной скромности сказал Никита.

— И вас, Ларина, поздравляю! Утром, когда вы мне чуть съемку не сорвали, вы казались мне куда менее талантливой актрисой. Признаю, признаю, что был не прав… Слушай, а ведь это действительно мысль!

Таня недоуменно посмотрела на режиссера, на Никиту. Тот, кажется, понимал, о чем идет речь.

— Конечно, съемки только начались, с Лариной у тебя отснят только один эпизод, Шпет мы еще не снимали…

— И не будем, ты хочешь сказать? Неприятностей не оберешься…

— Почему не будем? Просто махнем роли, сделаем рокировочку.

— Ох-х! — Терпсихорян схватился за голову и стал раскачиваться. — Ну змей ты, Никитка, ну змей! Мамой клянусь! Теперь весь график к черту, четыре эпизода переснимать. Анечку уламывать, Багрова уламывать… А вы, — обратился он к Тане, — завтра можете не приходить. Учите роль, репетируйте. Но послезавтра чтобы как штык!

— Понятно, — сказала Таня, хотя не поняла ничего.

Режиссер откланялся.

Никита проводил его, пошептавшись о чем-то в прихожей, потом налил себе и Тане по стопочке коньяку и, не садясь, сказал:

— За успех предприятия! Стоя и до дна! Таня послушно выпила, вновь млея от мягкого тепла, растекающегося по телу.

— Но все-таки объясни. За успех какого предприятия мы пили? Что вообще происходит?

— А происходит, глупышка моя, то, что отныне ты можешь забыть роль краснознаменной товарищихи… товарища Лидии и ускоренно репетировать роль мадемуазель Сокольской, белогвардейской контры.

— Ох! — помолчав, сказала Таня. — Боязно… А что такое доломан?

— А чтоб я знал… Что-то вроде гусарской шинели, кажется.

IV

К величайшему своему изумлению Таня, пропустившая три четверти занятий из-за съемок, сдала зимнюю сессию без проблем и даже сохранила стипендию. То ли экзаменаторы были снисходительны, то ли помогла подготовка, полученная в техникуме. А может быть, случилось так потому, что с середины ноября, закончив съемки, поднажала, привела в порядок институтские дела и дом, успевший изрядно зарасти грязью. Кто знает?

Наступили каникулы. Поначалу Таня наслаждалась бездельем, вставала поздно, целыми днями смотрела телевизор, перечитала «Войну и мир», запивая чтение сладким кофе с печеньями или вафельным тортом, внушая себе что счастлива. Но ее хватило дня на три. На четвертый она вспомнила, что у нее есть муж, которого она не видела с самого Нового года — Золотарев в темпе заканчивал «По лезвию штыка», и Иван, загруженный работой по уши, не вылезал из квартиры патрона. И еще она вспомнила каторжные, но, в сущности, такие счастливые дни съемок… Надо же, прошло всего два месяца, а она почти забыла, что все это было в ее жизни — гримерная, костюмы, камеры, прожектора, окрики Терпсихоряна, озвучивание в темном тон-ателье, воротник малиновый… Таня вынула из сумочки картонный ленфильмовский прямоугольник и с тоской вгляделась в свою фотографию. «Татьяна Ларина. Актриса». Была, да вся вышла. И Никита пропал куда-то. Обои, что ли, переклеить, потолок побелить, пока время есть? Нет, зимой долго сохнуть будет, квартира выстудится… А сейчас она возьмет пемоксоль и отдраит кафель, ванну, унитаз. Давно пора.

Таня включила проигрыватель, поставила заграничную пластинку с песнями Челентано — подарок Никиты — и, надев передник, принялась за дело.

Бум-бум-бум.

Кто-то ломился в дверь, стучал сильно и, по всей вероятности, ногами. А звонок на что, спрашивается? Ванька, наверное, приперся, сейчас жрать требовать начнет. А в доме только банка кофе да три печенины. Или две? Отвыкла уже мужа кормить — за постоянным отсутствием такового.

«Не открою! — решила Таня. — Пусть в столовку идет».

Бум-бум-бум.

«Господи, какая же я дура! У меня тут музыка орет во всю ивановскую, а я не открываю — дескать, дома меня нет».

Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он держал коробку с тортом, букет гвоздик и бутылку шампанского.

— Здорово, мать, — сказал он, чмокнув ее в щеку, — не отворяют. Стучу — не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши. Так что пришлось бы тебе в одиночку добираться.

— Куда это добираться? — недоуменно спросила Таня.

— Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем выслали, по списку, вовремя.

— Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то «Комсомольскую жизнь» подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.

Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.

— Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?

— Да он дома и не бывает почти.

— Понятно… Постирушка или приборочка?

— Приборочка… Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда это мне явиться надо.

— Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?