Полёт японского журавля. Я русский

Когда они подошли к воротам лагеря, было уже сумрачно, сверху на них поглядывал из будки часовой, охранник у ворот долго и с неохотой выслушивал Ядвигу, а затем исчез, закрыв за собой калитку. Сквозь колючую проволоку было видно, как он лениво прошёл в дежурку и там так же что-то долго объяснял другому военному. Вскоре этот другой выскочил и резво пошагал в сторону офицерского барака.

– Не быстро здесь у вас, – сказал Тимофей, наблюдая за действиями охраны. – А с другой стороны, куда им спешить? Служба быстрее не покатится, и срок тоже.

Наконец, их пропустили. В медпункте, в приемном покое на кушетке лежал заключённый с серым как льняное полотно лицом и с высохшими в уголках губ потёками крови. Когда Тимофей увидел, что это азиат, то слегка растерялся. – Нерусь? Как же он угодил сюда? На татарина не похож. Он кто, дочка, китаец, что ли? Совсем юный.

– Японец он, дядя Тимофей. Военнопленный.

Старик немного постоял, словно раздумывая над новостью, а затем развернулся, собираясь выходить.

– Солдат? Уволь, дочка. Кому угодно помогу, последнее отдам, но не японцу… Прости меня Ядвига, но это не смогу, – произнёс он недовольно и категорично.

Девушка встала в двери, пытаясь остановить старика, она была в растерянности.

– Как же так? Почему, Тимофей Игнатьевич.

– Не держи меня, Ядвига, и не проси, не помогу, – решительно произнёс Тимофей. – Знала бы ты, сколько горя пришлось принять мне от этой породы. Отойди с пути.

Тимофей грубо отодвинул её и вышел на улицу. Ядвига почувствовала вдруг пустоту вокруг, она поняла, что осталась одна со своей бедой, и уже никто не сможет ей помочь, так же как и с Андреем, умершим на её руках. И сейчас на её глазах таяла жизнь близкого её человека, единственного, в ком была её радость и утешение последнего времени. Она не могла поверить, что человек, на которого она надеялась, отмахнулся от её горя и ушёл прочь. В глазах её поплыло, ноги подкосились и она рухнула на пол, потеряв сознание.

Когда она пришла в себя, то увидела, вернее, почувствовала, знакомый запах дыма, исходивший от полушубка старика. – Очнулась, девка? Давай, приходи в себя, нечего блуждать под потолком. Двоих мне ещё не хватало.

Он посадил её на стул и протёр виски нашатырём. – Кабы знал, что тебя так волнует этот нехристь. Кто он тебе? Зэков полный лагерь, чего ты его так взяла к сердцу?

– Помогите мне, дядя Тимофей. Андрею не смогли помочь, ему помогите. Жалко мне его, человек он, просто хороший человек.

– Эх, дочка, взяться одно, помочь другое. Ты думаешь, я всесильный. Он ногой одной на том свете уже стоит, а ты просишь помочь. Не думал, что вот так столкнусь ещё раз с живым японцем. – Тимофей оглянулся, словно высматривая в комнате посторонних. – Ты спросишь, откуда такая ненависть к ним, к японцам. Я ведь из Порт-Артура пришёл сюда, перед войной, думал спрятаться от всего, от людей. Они ведь жену мою загубили. Я с семьёй тогда жил. Ушли из Советов голыми, бросили всё что имели, думали, пронесёт судьба. Не пронесла. Ты мою спину видела не раз, а это от них памятка осталась, от японцев. От клинка ихнего, на всю жизнь. Не совладать мне было десятерых, а они-то знали, кто я. Добивать не стали, думали, сам помру, а жену насмерть замучили. Так что, ты прости меня за гнев. Не остыл, видать, огонь. Не говори никому про то, что сказал. Несдобровать мне, если узнают, что в Порт-Артуре жил. Ладно, давай поглядим твоего…

– Миша его зовут.

– Миша? – Старик широко раскрыл глаза, словно пытаясь лучше рассмотреть японца. – Это странно. Миша, значит. Но настоящее его имя-то другое, хотя какое это имеет значение. Миша так Миша. – Старик наклонился и стал расстегивать пуговицы телогрейки. Делал он это осторожно и сосредоточенно, громко сопел, часто останавливаясь, словно раздумывая над чем-то. – Не пойму. Он что же, крещёный? С какого праздника у него крест на шее?

Ядвига молчала, всё ещё опасаясь, что старик откажется помогать.

… – Есть у тебя дочка очки, или стекло, что увеличивает? Не могу рассмотреть. – Дед встал, несколько взволнованный. – Сними его, дочка, не могу я, пальцы не слушаются, не пойму отчего. Старый, что ли, стал, или так ты меня разволновала своим зэком.

Он долго вглядывался в серебряный крест, надавливая на поверхность огрубевшими подушечками пальцев, глубоко вздыхал, потом, нехотя, вернул его Ядвиге. – Не знаю, что и думать. Ладно, после решим. Давай смотреть его. Принеси ещё лампу, темно тут, надо бы глаза его поглядеть, послушать, аппарат-то есть? Трубка, или что там.

Он долго прослушивал пострадавшего, ощупывал посиневшую грудину пальцами, брал в руки вялые мышцы рук, ладони. Потом ощупал аккуратно пальцами голову. Всё это время пострадавший стонал, делая частые вздохи, словно ему не хватало воздуха. Когда он заходился кашлем, то изо рта шла кровавая слизь.