Полёт шмеля

— Так вот же он, самый близкий путь — выяснить нужные тебе координаты, — получив от меня подтверждение моим дружеским отношениям с Тараскиным, продолжает поразительно расположенный ко мне сегодня Савёл. — Уж у него-то, никакого сомнения, каких-каких только координат нет.

— Он же отставник. — Предложение Савёла оказывается для меня слишком неожиданным, чтобы оценить его с лету.

— Отставник! — хмыкает рядом Савёл. — Всем бы отставникам такие возможности. Устроить дочку в Высшую школу ФСБ, бывшую КГБ! Туда просто так — никак.

— В Высшую школу ФСБ? — я даже приостанавливаюсь от изумления. — Откуда ты это взял?

— Слухами земля полнится.

— Так, может быть, просто слухи?

— Хочешь сказать, сосед по лестничной клетке оклеветал его? — вопрошает Савёл. — Не думаю. Уверен, что нет.

Нет так нет. Мне на самом деле все равно. Пусть школа ФСБ. Надо же где-то ковать кадры аристократии. Поразительно другое: девочка, о которой я знаю только то, что тогда, в Юрмале, она еще была в животе матери, уже такая взрослая… Впрочем, и до этого мне нет дела. Я усиленно думаю о подсказке Савёла, и, чем дальше, тем больше мне кажется, что он прав в своем предложении.

— Спасибо за интересную мысль, — благодарю я Савёла.

Мы с ним расходимся: я иду к своему корыту, он к воротам — открыть их мне.

Когда я приостанавливаюсь перед распахнутыми воротами, чтобы попрощаться, Савёл, склоняясь ко мне, говорит:

— Лёня, ты понял, что у меня к тебе есть разговор? Мне кажется, ты не очень понял. Давай разрешай свои проблемы — и звони мне, о’кей?

— О’кей, о’кей, — с торопливостью киваю я. Спускаю ногу с тормоза и давлю на газ.

А что же, думаю я, правя от Райского к Москве, конечно, нужно обратиться к Тараскину. Надо же, даже и не вспомнил о нем. А ему-то в отличие от Райского ничего не стоит дать телефон Жёлудева, что ему Жёлудев. И ничего такого, что обращусь к Тараскину. Конечно, мы с ним не общались полтора десятилетия — так и что из того. Мы не ссорились, не выясняли отношений. Просто разошлись в разных направлениях; как в море корабли — это про нас.

В мобильнике никаких номеров Тараскина у меня нет, мы разговаривали с ним по телефону в последний раз еще задолго до всяких мобильных, и мне приходится ехать домой.

Я не был дома почти с полудня — как вышел на встречу с сыном, — и захожу в квартиру впервые после того, что здесь произошло. Я ожидаю увидеть все перевернутым вверх дном, но в квартире почти порядок, разве что стулья не на своих местах да сдвинуто с места кресло, и нигде ни пятна крови, которую я почему-то ожидал увидеть повсюду. Сукины дети били бедного Костю так, чтобы сосуды рвались только внутри.

Рассыпающаяся записная книжка советских времен лежит в ящике письменного стола там, где я и надеялся ее найти. Я лихорадочно листаю страницы, некоторые затерлись от времени до того, что многие телефоны уже не разобрать, но фамилия Тараскина и номера напротив нее четки и ясны, тлен времен их не коснулся. Столько, однако, лет прошло, все эти телефоны могут быть недействительны. Я решаю набрать номер дачи. Он ее тогда, когда мы играли с ним в теннис в Юрмале, как раз достраивал, — может быть, этой дачей он продолжает пользоваться? И где его сейчас найти реальней всего, так там: лето, жара, духота.

И о чудо! — телефон действует: в трубке у меня раздаются длинные сигналы. А там сигналы прерываются, и далекий мужской голос, словно прилетевший с Марса, произносит: «Да? Алё?» Это он, Тараскин. Это его манера отвечать по телефону: сразу и «да», и «алё». А телефонная линия все тех, прежних времен, когда даже с одного края Москвы на другой слышимость порою была вот такая — как с Марса.

— Боря! — кричу я. — Это тебе Лёня Поспелов звонит!

— А, Лёня, — говорит Тараскин. Так обыденно, будто мы с ним разговариваем постоянно и мой звонок ничуть не экстраординарен. — Привет. Ты чего звонишь? Ночь уже.

Я непроизвольно смотрю в окно. За окном темно. Я и возвращался от Райского — было уже темно, и я видел, что темно, но я даже не понял, что это означает ночь.

— Может быть, дашь мне свой мобильный, я тебе позвоню на мобильный? — кричу я.

— Какой мобильный, — отвечает он. — Ночь уже.

— Боря, у меня к тебе срочное дело, мне с тобой нужно поговорить! — срываю я и без того сорванные голосовые связки.

— Какое поговорить, — отзывается Тараскин на этот раз через паузу. — Ночь уже. Я сплю.

— Боря! Извини, но очень срочно и важно! — Сорванные в разговоре с Евгением Евграфовичем связки подводят меня, я пускаю петуха чуть не на каждом слове. — Мне нужен номер телефона Жёлудева! Очень нужен и срочно! Дай мне его телефон! Боря, пожалуйста!

Теперь пауза длится дольше. Значительно дольше. Затем Тараскин произносит:

— Какого такого Жёлудева? Не знаю я никакого Жёлудева.