Политэкономия соцреализма

«Изолированность» парка осуждается теперь как проявление индивидуализма. С одной стороны, она не соответствует новой функциональности, массовости ПКиО («Нам не подходят интимные парки прошлого, создававшиеся для ограниченного круга лиц»[974]

); с другой, она не соответствует новой стилистике и ведет к разрыву «целостного архитектурного облика города». Соцреализм же в «садово–парковом искусстве» понимался прежде всего как реализация синтетического, гармонического идеала организации пространства: «Задачи социалистического реализма в искусстве поставили перед архитектурой парка задачу выявления ее органической основы – живой природы. Синтез природы и искусства, приведение их к полному гармоническому единству – исходный момент определения архитектурного образа парка… Архитектура парка не должна идти по линии подчинения природной среде, а должна вскрыть ее основу, определить законы ее изменения и обогащения»[975]

. И далее: главное направление в развитии парковой архитектуры заключается в «создании архитектуры парка на базе общих задач социалистического реализма в искусстве, выявляя в парковой архитектуре сущность ее органической основы – живой природы и всей динамики ее изменений, отвергая тенденции формализма, упрощенчества и эклектики»[976]

.

Подобные (почти мистические) объяснения задач парковой архитектуры («вскрыть основу природной среды») делают затруднительным рациональное объяснение возможностей новорожденного «художественного метода советского садово–паркового искусства». Одно ясно: «Архитектура парков строится на использовании и обогащении природных условий, образующих специфический архитектурный облик. Характер этого использования – превращение естественной среды в систему архитектурную – будет определяться… тематическим содержанием парка»[977]

. Здесь мы подходим к вопросу о функциональности нового вида парка.

Все это теперь, конечно, разрушено. Парки культуры и отдыха умерли в 1960–е годы, став излюбленным местом пеших прогулок бабушек с внуками из близлежащих домов и отдыхающих на обветшавших скамейках пенсионеров, кормящих голубей. Не стало больше желающих стрелять в тирах и прыгать с парашютных вышек, стало не смешно в комнатах смеха – комнаты страха и американские горки в гастролирующих Луна–парках, телевизоры, концертные залы, спортивные комплексы в новых районах отвадили посетителей. Жалкое это зрелище состоит из десятки лет не работающих фонтанов, облупившейся с ярких в прошлом стендов и панно краски, пришедшей в полную негодность гипсовой скульптурной живности – всех этих дискоболов, пионеров с горнами, групп оленей, опустевших «раковин» зеленых театров, обвалившихся античных портиков и торчащей из земли арматуры, напоминающей о былом величии колоннад. Парки культуры и отдыха похожи теперь на какие‑то запущенные лесные массивы в центре городов, никому не нужные и заполняемые по периферии лотками предприимчивых коммерсантов[978]. Как будто уехали советские Раневские, а постсоветские Лопахины еще не решили, что с этим садом делать: пустить на дрова или оставить на дачи. Словом, «свалка истории» – общая судьба соцреалистических топосов.

Но даже и сейчас эти – теперь лишь «объекты городского коммунального хозяйства» – остались памятниками героической эпохи, не просто помнящими шум наполнявших их «отдыхающих трудящихся», но сохраняющими даже в нынешнем их виде обломки былого замысла. А сохранять есть что: парки культуры и отдыха являлись настоящими островами коммунизма.