Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

Но католический приход не тянет к покаянию. К покаянию ближе ноша православия. Так почему к католикам? Его идейный оппонент Герцен так увидел эту драму: "Сколько невинных жертв прошли его руками, сколько погибли от невнимания, от рассеяния, от того, что он занят был волокитством - и сколько, может, мрачных образов и тяжелых воспоминаний бродили в его голове и мучили его на том пароходе, где, преждевременно опустившийся и одряхлевший, он искал в измене своей религии заступничества католической церкви с ее всепрощающими индульгенциями..."

А может, Александр Христофорович хотел иного прощения? Не столько индульгенции, как оправдания свершенного? Душа рванулась к католическому богу, а дорога вела обратно в Россию. Не выдержало сердце. На том пароходе он и скончался. И был ему от роду шестьдесят один год...

НЕЗАМЕНИМЫЙ

ПОДПОЛКОВНИК СУДЕЙКИН

Нет, не было дурного предчувствия у подполковника Георгия Порфирьевича Судейкина в тот серый петербургский морозный день 16 декабря 1883 года, когда он вместе с сотрудником из охранного отделения торопился на конспиративную квартиру к своему лучшему агенту Сергею Дегаеву.

Георгий Порфирьевич был в приятном расположении, даже весел. Дела соответствовали задуманному, а в последнее время все больше пьянило ощущение собственной значимости. Разве ведал он, что эта встреча с Дегаевым на сей раз закончится столь трагически? Он, который насквозь видел чужую душу и схватывал ее инстинкты.

Талантлив, ох талантлив был Георгий Порфирьевич! Благодаря таланту и пробил дорогу из армейских поручиков в жандармские чины. Тусклая армейская служба сменилась яркой и рисковой жизнью офицера политической полиции. Хорошо начинал в Киеве, у генерала Новицкого. Тогда вовсю бесновались народовольцы: бомбы, убийства, террор. По недолгому размышлению Судейкин понял, как их можно остановить - внедрил в организацию своего человека. И та оказалась бессильна перед потоком убегающих из нее сведений: планов, имен, мест покушений. Через пару месяцев организация растаяла.

А 1 марта 1881 года в Петербурге убили Александра II. Народовольцы, после семи попыток. Рысаков с Гриневецким постарались, и с ними целая когорта фанатичных организаторов - Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов, Гельфман. Этих взяли сразу, а потом полиция хватала всех, кто хотя бы чем-то вызывал подозрение. Столичная охранка захлебывалась от дознаний, допросов, очных ставок, свидетельств. Помощь пришла из провинции. Из Киева откомандировали неизвестного жандармского капитана Судейкина. В тех следственных делах талант судейкинский развернулся во всю ширь. Допрашивал изобретательно, логикой и азартом склонял к сотрудничеству. Тогда немногие устояли. Но дела получали размах, наполнялись сюжетами, обрастали именами и показаниями. Доселе неизвестный Судейкин вырастал в фигуру заметную, яркую. Военный прокурор Стрельников доложил о нем Александру III, жестко надзиравшему за расследованием убийства отца.

А через год Георгий Порфирьевич уже осваивался в новой, специально для него созданной должности - инспектора секретной полиции. Неприметное название скрывало важные полномочия: в соответствии с положением "Об устройстве секретной полиции в Империи" весь политический сыск, местные охранные отделения, тайные политические расследования оказались в ведении Судейкина. У российского политического сыска появился глава и началась, пожалуй, впервые после Бенкендорфа и Дубельта, новая история. История смелых, оригинальных, чаще всего беспринципных и наглых новшеств.

Судейкин жесточайшим образом требовал не арестовывать лиц, причастных к деятельности революционных организаций, до тех пор, пока не будут выявлены все их встречи и связи, маршруты передвижения, режим работы и жизни. Рисовались схемы, составлялись таблицы, писались справки - дела революционеров становились прозрачными. На арестах точку не ставили. В тюрьме его люди перестукивались с обитателями соседних камер и вытягивали у них информацию. Его агент Окладский через много лет попеняет ему: "Разве сам я додумался бы до такой подлости?.. Меня Судейкин подсаживал, он меня заставлял называться Тихоновым. Самому мне где же было додуматься?"1

Но Георгий Порфирьевич не был бы самим собой, если бы не видел в каждом взятом народовольце, в каждом бунтовщике и революционере потенциального агента. Поэтому предлагал работать вместе, убеждал в выгоде сего предприятия, где логикой, где фактами, где ложью и угрозами. Он уже понял, что для этой публики самовлюбленность и зависть выше порядочности, совестливости, товарищества. В памяти еще звучали сцены признаний борцов за свободу: Рысаков, Меркулов, Окладский так и сыпали на допросах именами соратников. А исключения несущественны, и их не надо, как килограммы, кидать на другую чашу нравственных весов, считал Судейкин. Еще в Киеве он решил для себя, что вербовать можно всякого, всяк в душе потенциальный агент, а если не агент, то притворяется и подозрителен - значит уже связан с кем-то, действует в чьих-то интересах.