Полковник

Игорь Серафимович, расставшись с директором, пошел к себе. Но только поднялся на второй этаж, стал зевать, и чем ближе подходил к кабинету, тем сильнее зевал. Он подумал, не пройти ли ему сразу в зимний сад, посидеть, вытянув ноги, у журчащего фонтана. Но дверь в приемную — стеклянная, проскользнуть не удастся. Он распахнул решительно ее, прошел. И тут же — слева и справа — с диванов, кресел, пуховиков стали подниматься люди ему навстречу. Две несмешивающиеся группы — слева и справа. Низкорослые и высокие, толстые и почти просвечивающие. Все с разноцветными папками: у кого сбоку, у кого впереди себя, как щит. Это поднимающееся с разных сторон воинство были две группы оппозиции. А как же в таком большом деле без оппозиции!

Сначала петицию вручили те, что были справа:

«В то время как весь цивилизованный мир идет твердой поступью в век Благоденствия и Гармонии, в нашем научном Центре готовится антигуманный эксперимент… мы решительно протестуем против насилия над Личностью…»

В этой группе были те, кому не удалось получить лабораторию, отдел, или сектор, или хотя бы какую-нибудь группку из двух-трех человек. Вот поэтому так решительно они и выступали против. Все тут было для Игоря Серафимовича ясно, логично, по правилам происходящей игры. Может, только держали они себя с излишне злой вежливостью. Но и это было Игорю Серафимовичу понятно — уникальное же событие надвигалось! Этим лишь кинь кусок от общего пирога, как из оппозиции они сразу же перейдут в твои рьяные сторонники. Ну а пока обделены — решительно требуют отказаться от чудовищного Эксперимента, который уподобляют в своей петиции гитлеровским изуверствам. В крайнем случае, если уж не удастся Эксперимент прекратить, настаивают хотя бы на уменьшении размеров экранов цветных телевизоров — то есть призывают подумать о детях.

Вежливо пообещав самым тщательным образом изучить петицию и подождав, когда эта оппозиция покинет приемную, Игорь Серафимович с поклоном повернулся к другой группе, которая все это время в насупленной серьезности, почти не шевелясь, прикрываясь папками, простояла слева. Эти писали, что директор научного Центра не отвечает требованиям, которые предъявляются к такой ответственной фигуре. Ибо до сих пор считалось, что он не только фронтовой друг, но и любовник жены субъекта, ради которого и организован Большой Эксперимент. Однако, как оппозиции известно из достоверных источников, директор уже в течение двух последних месяцев любовником жены субъекта не является, а следовательно, сознательно вводит в заблуждение научную общественность, что совершенно недопустимо, учитывая сверхзадачу приближающегося с каждым днем события. А посему оппозиция решительно требует назначить нового директора, а именно — известнейшего ученого Бушинского-старшего, который не только учился с субъектом в начальной школе, но и сохранил до сих пор самые дружеские отношения…

Игорь Серафимович незаметно вздохнул, стал, не отпуская листочки, глядеть поверх голов в окно, где на открытой форточке сидела, в приемную заглядывая, желто-синяя птичка. Синица. Какое-то легкое недоумение теперь связало ее и Игоря Серафимовича, скорей всего, именно поэтому, именно эта несущественность и удерживала теперь чуткую птаху, потому что форточка слегка покачивалась под ветерком, сидеть на ней было трудновато. Но синица не улетала, все в форточку заглядывала: это почему же так много людей с разноцветными папками замерли перед одним без папки? Но зато с бумажными листочками, свисающими на грудь вроде бороды. Игорь же Серафимович, рассеянно следя за слабенькой бодренькой птичкой, думал о Бушинском-старшем и в конце концов признал, что ход с его стороны неплохой, то есть хоть, разумеется, слабенький, но вполне по-птичьи бодренький, в общем, желто-синий. На зеленый конечно же не тянет. И, с легкостью отпустив вторую группу оппозиции, пообещав, как и первой, самым серьезным образом во всем разобраться, прошел в кабинет и сразу стал звонить мэнээсу Скачкову:

— Скачи, Скачков! И чтоб через полчаса мне был тут как штык! Понял?!

Скачкову дал на первый раз несложное задание — посетить Бушинских, поглядеть, послушать, может, о чем-то, касающемся Эксперимента, и проговорятся. Когда? Да денька через три.

— И это все? — разочарованно спросил мэнээс Скачков, которому очень хотелось, идя на задание, с головой окунуться во что-то неизмеримо более хитроумное, сложное, может быть, даже где-то и опасное, но не очень опасное, разумеется, хотя, конечно, и хотелось, чтоб там были всяческие тайны, пароль, шифр, яд, клятва на крови и роковая, само собой разумеется, женщина. А то, кроме этой примитивной Зинки-аптекарши, мэнээс Скачков никакой другой за всю жизнь так и не узнал… ну а тут всего-то — сходить к Бушикам, послушать, потому и вырвалось у него:

— И это все?

— Все, — пожав плечами, сказал Игорь Серафимович, но, разглядев на заострившемся от обиды лице все мэнээсовские мысли, добавил: — Ладно, вот еще одно задание, посложнее. Дом тринадцать на проспекте Свободы знаешь?