Полковник Лоуренс

"Я не был солдатом, действовавшим под влиянием инстинкта, автоматом с интуицией и удачными идеями. Когда я принимал решение или выбирал альтернативу, я это делал лишь после того, как изучал все относящиеся, а также и многие не относящиеся к делу факторы. В моем распоряжении была география, структура племен, общественные обычаи, язык, принятые стандарты — все. Противника я знал почти так же, как и свои собственные силы, и неоднократно сражался, вместе с ним, подвергая себя риску, чтобы «научиться».

То же самое и в отношении тактики. Если я хорошо пользовался оружием, то это потому, что я умел с ним обращаться. В отношении винтовок дело обстояло просто. Я прошел курс обучения под руководством инструкторов по обращению с пулеметами Льюиса, Виккерса и Гочкиса. Я ознакомился со взрывчатыми веществами у моих учителей из инженерных войск.

Для того чтобы уметь использовать бронемашины, я научился ими управлять и выводить их в бой. Я по необходимости сделался артиллеристом, а также мог лечить и разбираться в верблюдах.

Я не мог найти на войне учителей для той стратегии, которая мне была нужна, но у меня были знания, приобретенные чтением военных книг в течение нескольких лет, и даже в том небольшом труде, который я написал об этом, вы сможете проследить намеки и цитаты, представляющие собой сознательную аналогию.

Поймите, что военное искусство, по крайней мере мною, было достигнуто не благодаря инстинкту, без всяких усилий, но пониманием, упорным изучением и напряжением ума. Если бы оно далось мне легко, я не достиг бы подобных результатов".

Поставленного им самим для себя идеала он не достиг, поскольку считал, что "совершенный полководец должен знать все на небе и на земле". Однако судить о нем следует по образцам, оставленным историей. Возможно, что Лоуренс был прав, когда, сожалея об "отсутствии любознательности", сказал: "Имея за собой боевой опыт на протяжении 2000 лет, мы не имеем никаких оправданий тому факту, что, сражаясь, мы сражаемся недостаточно хорошо". То обстоятельство, что он эту любознательность проявил, позволяет не только отнести его к мастерам военного искусства, но благодаря ясности понимания им своего дела поставить его выше их.

Тем не менее если и считать доказанным его право быть отнесенным к этой группе полководцев, то все же Лоуренс от них отличается, потому что в духовном отношении он их превосходит.

Мне говорят, что молодые люди рассказывают, а молодые поэты пишут о нем как о каком-то «мессии», как о человеке, который смог бы, если бы захотел, быть светочем, который вывел бы спотыкающееся человечество из его затруднений. Я не собираюсь предаваться пророчествам о том, смогла ли его внутренняя сила повести куда-либо далее, — в этой книге я рассматриваю лишь факты, а не будущее. К тому же трудно найти тот совместимый с его философией путь, идя по которому, он смог бы сыграть подобную роль. Безразличие Лоуренса к политическим вопросам столь же известно, как и его отвращение к искусству подмосток. Но во всяком случае я могу сказать, поскольку я знаю Лоуренса, что он, мне кажется, подошел ближе, чем кто бы то ни было другой, к обладанию подобной силой. Лишенный мелочности, свободный от честолюбия и неизмеримый в понимании, его индивидуализм исходит из мудрости веков — той мудрости, которая показывает, что жизнь может быть выносима, и человечество может развиваться только в атмосфере свободы.[17]