Оноре де Бальзак

Полковник Шабер

— Смотрите-ка, кто идет! Опять эта старая шинель к нам пожаловала!

Восклицание это вырвалось у юного писца из породы тех, кого в адвокатских конторах обычно зовут мальчишками на побегушках; он стоял опершись о подоконник и с аппетитом уплетал кусок хлеба; отщипнув немножко мякиша, насмешник скатал шарик и швырнул его в форточку. Пущенный меткой рукой, шарик подскочил почти до самой оконницы, стукнувшись предварительно о шляпу какого-то незнакомца, который пересекал двор дома по улице Вивьен, где проживал поверенный по делам г-н Дервиль.

— Хватит, Симонен, перестаньте дурачиться, а то я выставлю вас за дверь. Любой, самый бедный клиент, черт побери, прежде всего человек, сказал письмоводитель, отрываясь от составления счета по судебным издержкам.

Обычно мальчик на побегушках — и Симонен не был исключением из общего правила — это юнец тринадцати — четырнадцати лет, который состоит в личном распоряжении письмоводителя и, бегая с повестками по судебным приставам и с прошениями в суд, выполняет частные поручения своего шефа и разносит также его любовные записки. Повадки у него — как у всех парижских мальчишек, а его участь — участь судейских щелкоперов. Такой юнец обычно не знает ни жалости, ни удержу, он неслух, пересмешник, сочинитель куплетов, выжига, лентяй. И все же почти у каждого такого малолетнего писца где-нибудь на шестом этаже есть старушка-мать, с которой он делит тридцать или сорок франков — все свое месячное содержание.

— А раз он человек, так почему же вы прозвали его старой шинелью? — спросил Симонен с невинным видом школьника, подловившего учителя на ошибке.

И он вновь принялся за хлеб с сыром, прислонившись плечом к косяку окна, ибо, подобно почтовым лошадям, привык отдыхать стоя; и сейчас он стоял, согнув в коленке левую ногу и слегка опершись носком правого башмака.

— Какую бы шутку сыграть нам с этим чучелом? — вполголоса произнес Годешаль, третий писец, прервав ход доказательств, из коих рождалось прошение, которое он диктовал четвертому писцу, меж тем как два новичка-провинциала тут же изготовляли копии.

Затем он возобновил свою импровизацию:

— …но по великой и многомудрой милости своей его величество король Людовик Восемнадцатый (последнее слово полностью, слышите вы, Дерош, мудрый чистописатель!), взяв в свои руки бразды правления, постиг (а ну-ка, что он там такое постиг, этот жирный шут?) высокую миссию, к выполнению коей был он призван божественным промыслом!..… (знак восклицательный и шесть точек — не бойтесь, судейские святоши возражать не станут!).

И первой заботой его явилось, что и следует из даты упоминаемого ниже ордонанса, уврачевать раны, причиненные ужасными и прискорбными бедствиями революционного времени, восстановив верных и многочисленных слуг своих (многочисленных — это должно польстить в суде!) во владении всем непроданным их имуществом, буде оно находилось в общественном пользовании, в обычном или чрезвычайном владении казны, буде, наконец, в дарственном владении общественных учреждений, ибо мы с полным на то основанием утверждаем, что именно таков смысл и дух прославленного и справедливого ордонанса, изданного в… Стойте-ка, — воскликнул Годешаль, обращаясь к писцам, — эта треклятая фраза расползлась на всю страницу! Так вот что, продолжал он, проводя языком по корешку тетради, чтобы разнять склеенные листы толстой гербовой бумаги, — если вам хочется сыграть с ним шутку, давайте скажем, что наш патрон принимает посетителей только от двух до трех часов утра. Посмотрим, приплетется ли тогда еще раз эта старая шельма!

И Годешаль вернулся к начатой фразе:

— …изданного в… Готово? — спросил он.

— Готово! — откликнулись хором писцы.

Все — диктовка, болтовня и заговор — шло одновременно.

— …изданного в… Папаша Букар, каким же числом датирован этот ордонанс? Надо поставить точки над i, канальство! Всё лишние страницы набегут!

— Канальство… — повторил один из писцов, прежде чем письмоводитель Букар успел ответить.

— Как, вы написали «канальство»? — воскликнул Годешаль, бросив на новичка уничтожающий и в то же время насмешливый взгляд.