Полководец

Среди некоторых тролльских племен, особенно низших, бытует представление о некоем потустороннем мире, куда попадают после смерти наиболее храбрые и достойные. По их описанию, это место выглядит как поле непрекращающегося боя. Там постоянно кипят сражения, храбрые воины мутузят друг друга дубинами, булавами, кулаками, рубятся на мечах, бросают копья, стреляют из тяжелых луков — словом, развлекаются вовсю. Кровь льется рекой, все то и дело умирают, а потом опять восстают и отправляются пьянствовать и хватать за податливые сиськи хохочущих девиц. Словом, очень весело развлекаются.

Они называют это место «миром вечной войны» и полагают, в своей тролльской тупости, что там идет какая-то чрезвычайно интересная жизнь. Чудесная награда для отважных.

Фихану приятно было думать о том, что ни один тролль не выдержал бы и недели в настоящем мире вечной войны. Попали бы они сюда, эти самоуверенные громилы! И что бы они здесь делали, с их представлениями о счастье, с их кровожадностью, обжорством, драчливостью — всем тем, что они именуют «радостями бытия»? Перепугаются, небось, когда их телеса начнут гнить и видоизменяться, рожи сделаются неузнаваемыми, а богатырская силушка покинет руки-ноги и уйдет в мокрую землю! Да и подраться здесь особо не с кем. Нет ничего более скучного и тягомотного, чем осада. Вот и поглядим, как понравится троллям в их собственном раю.

С этими мыслями Фихан сладко заснул. Он нарочно злорадствовал насчет троллей — и не имело значения, прав он был или ошибался, — чтобы не думать о собственном печальном положении. Он вовсе не обманывался на свой счет: жить ему оставалось совсем недолго.

На рассвете Евтихий разбудил Фихана. Евтихию казалось, что он был весьма деликатен, как и подобает в обращении с безнадежно больным: он легонько тряхнул беднягу.

Фихан взвыл и слабо вцепился зубами в волосатую ручищу.

Евтихий ухмыльнулся:

— Кусаешься, немочь?

Фихан не ответил — глотая слезы, он зло смотрел на своего мучителя. Евтихий, сам того не желая, едва не вывихнул ему плечо.

— Не будем… ссориться… — вымолвил наконец Фихан.

— Да уж, червячок, тебе со мной лучше не ссориться, — добродушно пророкотал Евтихий. — Иначе я тебя вот эдак двумя пальцами… Понял?

Фихан кивнул.

— Зачем ты разбудил меня?

— А что, тебе снилось что-то приятное? — Евтихий облизнулся. — Женщины? Голые? Расскажи!

— Мне ничего не снилось, я отдыхал, — заплакал Фихан. — Ты жестокая скотина, Евтихий! У меня осталось всего несколько дней жизни, а ты мучаешь меня!

— Несколько дней жизни? И ты намерен растранжирить их на сон? На бессознательное состояние, в которое ты скоро все равно впадешь, и притом навеки? Да ты хоть соображаешь, что говоришь? — возмутился Евтихий. — Я бы на твоем месте каждое мгновение старался бы прожить в полном сознании. Чтобы было, о чем вспомнить… потом.

— Потом? — криво улыбнулся Фихан.

Евтихий вдруг рассердился на него:

— Послушай, эльфийское отродье, ты не пытайся меня запутать! Я хоть и дурак, но умный.

Фихан молча свесил голову.

Евтихий схватил его за подбородок и заставил взглянуть себе в лицо.

— На меня смотри! Тупица! Помирать вздумал? Сны о вечном блаженстве смотришь? Грезить намереваешься? Не сметь! Я здесь командую! Я, может, и тупой, но сильный! Крестьяне все недалекие, ограниченные дурни — так вы считаете, но ох как вы ошибаетесь, остроухие умники, ох как вы ошибаетесь! Мы, крестьяне, — мы хитрые. Из нас получаются самые лучшие солдаты. Мы любим жить. Мы знаем землю, а человеки суть земля… А, не ожидал, что я такие слова знаю? — восторжествовал Евтихий. — Да я еще и не такие знаю! У меня подруга была, женщина. Прекраснейшая женщина. Мастерица. Она такие вещи руками делала! У нее умные руки. У других женщин руки красивые, или сильные, или ухоженные, или нежные, или красивые… ну, ты понимаешь, остроухий, о чем я говорю. Да? Понимаешь? Не притворяйся, что не понимаешь! Не падай в обморок, ты!.. Животное!.. А если по щекам тебя нахлестать? Ты бойся меня, Фихан, ты имей в виду: если я тебя по роже ударю, от рожи мало что останется. Я ведь дурак, хоть и умный, и силу удара рассчитывать еще не научился, потому что трансформация…

Он замолчал, а потом спросил совсем другим тоном:

— Что, я сильно переменился?

— Да, — прошептал Фихан.

— Смотри. — Евтихий взял эльфа — или, точнее, то, что от него осталось, — на руки и развернул лицом в ту сторону, откуда истекал странный свет. — Смотри туда. Видишь?

Фихан не отвечал. Он привалился головой к могучей волосатой груди Евтихия и опять заснул. Евтихий подул ему на веки.

— Эй, очнись!

Фихан с трудом раскрыл глаза.

— Что?

— Погляди-ка вон туда.

— Свет, — сказал Фихан.

— Откуда свет?

— Сверху, — пробормотал Фихан.

— Точно! — заорал Евтихий так громко, что Фихан задрожал и съежился, а Геврон проснулась у потухшего костра, заскребла клешнями по земле и захныкала. — Точно! Свет — он сверху! Понял? А что у нас наверху?

Фихан молчал.

Евтихий встряхнул его, как тряпку.

— Что наверху? — повторил он.

— Небо, — выдавил Фихан.

— А разве здешнее небо дает свет?

— Корова дает молоко, — сказал Фихан, норовя опять впасть в небытие.