Полночь

Они удивленно уставились на мою избитую и опухшую физиономию, еле торчащую из-за стойки. Я прочитал ей послание, и помог составить ответное письмо. За это она мне вернула ключ, разрешая переночевать, и накормила. Так случайно подслушанная беседа подсказала мне, каким образом я могу заработать себе на жизнь. У меня конечно был еще рюкзак лекаря с инструментами, которые стоили весьма дорого, но продавать их я категорически не хотел. Я мог подзаработать врачевателем, помогая с легкими травмами и болезнями. Но на работу лекарем в городе требовалось разрешение управителя, а его у меня не было, и сомневаюсь, что подмастерью его дадут. Не то чтобы меня это сильно пугало, но для постоянного заработка нужно было место где принимать. Да и платежеспособная публика, которая не кинет малолетнего. Но как вариант, чтобы выжить, было вполне приемлемо. Сидя в номере, я взвесил свои шансы. Шансы были невелики, запас денег…практически отсутствовал. И хотя я случайно обнаружил источник дохода в посредничестве с письмами я не был уверен, что смогу зарабатывать этим достаточно для того, чтобы проживать в таверне и вдоволь питаться. Такова была суровая правда жизни, и превратности бесприютной судьбы беженца.

Это все было конечно печально, тем не менее, проблемы надо было решать, так что я собрался идти продавать свою единственную и последнюю цепочку. Не успел я выйти из таверны и пройти десяти шагов, как меня окликнули. Обернулся, смотрю Ник прыгает среди толпы и машет мне рукой.

— Ты что тут делаешь?

— Я к тебе, а ты куда-то идешь?

— Да, у меня не осталось денег совсем и есть последняя цепочка, нужно ее продать, хотел пойти поискать где лучше. Ты что-то хотел?

Он нахмурился и проглотил комок в горле, как будто не знал, как приступить к разговору.

— Да, это же считай из-за меня у тебя забрали все деньги. Так что я хотел позвать тебя к нам, там не так плохо как многие думают. И платить никому не надо жилье, пока поживешь с нами и накопишь, чтобы снимать комнату. А там видно будет, все лучше, чем в городе на улице спать. Тут стража если поймает за бродяжничество, мало не покажется, поверь я знаю о чем, говорю.

У меня сразу всплыла картина открывшаяся когда я приехал в город в первый раз. Когда мы сидя в телеге глазели, шокированные увиденным. Убийственный запах, вопиющая нищета, многотысячный людской муравейник живущий в ужасных условиях, — на мой взгляд человека из другого мира, это был сущий ад, символ самого большого несчастья, какое может случиться с человеком. Хуже только рабство. Видно все эти мысли отобразились у меня на лице.

— Ну ты хотя бы посмотри. Говорю не все так плохо.

Выбора у меня все равно не было. Тощая цепочка не помогла бы, максимум прожил бы на нее пару дней, а дальше улица. Так что я, вздохнув, сказал.

— Нечего смотреть, погоди я вещи возьму и пойдем.

Собрав вещи и с жалостью посмотрев на ставшую за короткий срок мне родной комнатушку и попросив попрощаться с тетушкой Мартой, я пошел с Николасом в сторону городских ворот. Выйдя из города мы прошли застройки пригорода и начались трущобы. На близком расстоянии хижины представляли собой еще более жалкое зрелище. Они были сооружены из поломанных кусков старых досок или самодельных тростниковых циновок и старой парусины, натянутых на различные шесты, воткнутые в землю. Полом в хижинах служила земля. Кое-где, правда, виднелись островки каменной кладки — остатки домов, некогда стоявших на этом месте, но давным-давно снесенных. Строились они абсолютно хаотично, никаких ориентиров не было, тропинки и дороги были извилисты. Иногда приходилось пробираться между хижинами боком. На дорогах встречались бродячие собаки сбившиеся в стаю голов под двадцать, которые рыча и громко лая, выясняли между собой кто будет грызть обглоданную кость. Во всех домиках сновали их обитатели. Десятки и сотни людей жили в этом временном прибежище, ставшем постоянным. Сновали в дверях и в проходах между домами. На нас никто толком не обращал внимания. У нас на всех была одна беда, одно несчастье. Повиляв в этом лабиринте минут двадцать мы наконец подошли к очередной лачуге.

— Дарий, вот тут ты можешь жить, это старейшина сказал — объявил Николас, останавливаясь перед одной из хижин стараясь перекричать детей живших в соседней лачуге.