Полночь! Нью-Йорк

– Лоррен, я не вернусь. Не в этот раз. Ты ведь знаешь.

Она почувствовала смятение и гнев.

– Ван Меегерен, будь любезен, заткнись!

Она заплакала. Слезы лились по щекам и все никак не останавливались.

Он взял ее за руку.

– Не выбрасывай мои диски Суфьяна Стивенса[191] и Леонарда Коэна, договорились? – пошутил он. – А главное, не позволяй Гонзо слушать у нас дома Энрике Иглесиаса. Это табу.

На мокром от слез лице Лоррен появилась слабая улыбка. Ей хотелось пошутить в ответ, но не было сил. Она даже слова промолвить не могла из-за комка в горле.

– Ты должна держаться, – очень серьезно произнес Лео. – Я хочу, чтобы ты была сильной. Ради меня, ради него, слышишь? Ради Лео-младшего…

Она кивнула. Закрыла глаза. Снова открыла.

– Знаешь что, Ван Меегерен, ты мерзавец, раз бросаешь нас вот так запросто.

– Знаю, дорогая, но я больше не могу выносить твой храп.

Она издала звук – нечто среднее между рыданием и смехом.

– Это ты храпишь, болван несчастный!

– Я? Клевета! Нужно было тебя записать.

– Ты меня любишь? – спросила Лоррен.

– Чуть-чуть. Да нет, очень, Демарсан.

– Я тоже тебя люблю, Лео Ван Меегерен. Будь я проклята… Больше всего на свете.

Появилась медсестра с участливым лицом, про таких говорят «женщина без возраста, ей то ли шестьдесят, то ли сорок…».

– Хотите остаться на ночь? – спросила она.

– Нет, – ответил Лео, опередив Лоррен. – Она не останется. Я не хочу. Вернется утром. Можете оставить нас на минутку?

Женщина кивнула и вышла.

– Я хочу остаться, Лео, я требую, чтобы ты позволил мне, ну пожалуйста!

– Решительно отказано.

– Лео…

– Я хочу отдохнуть. А ты должна вывести Оревильи и позаботиться о себе и малыше. Поцелуй меня, – попросил он.

Губы Лео слегка горчили.

– А теперь иди, – велел он. – Увидимся завтра…

Она колебалась. Потом кивнула и покинула палату.

В лофте Лоррен разулась и упала на кровать, воя от горя под сочувствующим взглядом пса, потом свернулась клубком, пытаясь справиться с невыносимой печалью, заплакала и наконец уснула, совсем лишившись сил. Ее разбудил звонок. Ему совсем плохо. Она поехала в больницу. Он умер ночью, в два часа.

Она позвонила Гонзо:

– Все кончено.

– Что? – спросил тот, не желая слышать, не желая понимать.

– Лео умер, – сказала она.

Наступила короткая пауза.

– Лео никогда не умрет! – запальчиво произнес Гонзо. – Он всегда будет здесь, с нами.

– Нет, Гонзо. – Голос Лоррен не дрогнул. – Лео умер, его больше нет.

Эпилог

Я слышу твой голос,я произношу твое имясреди призраков и цветовНью-Йорка.Sonic Youth, «NYC Ghosts & Flowers»

Заупокойная служба состоялась 2 июня в Таннерсвилле, в присутствии узкого круга друзей, родителей, сестры Лео и, конечно же, Лоррен и Тима. Церемония продлилась меньше часа. Гонзо приехал вторым и нашел Лоррен на улице. Она сидела на скамейке, спиной к стоянке, и не обернулась, когда он хлопнул дверцей и направился к ней. Оревильи обнюхивал окрестные заросли, возбужденный метками, которые оставили местные псы. Июньское утро выдалось прохладным.

Она изменила прическу: волосы стали короче и лежали гладко, открывая шею и делая ее моложе. Лоррен показалась Гонзо ужасно хрупкой и такой одинокой, что у него оборвалось сердце.

– Привет, Гонзало, – сказала она прежде, чем он появился рядом.

Он обошел скамью, сел рядом.

– Как ты узнала, что это я? – спросил он. – По голосу лимузина?

– По туалетной воде – ее запах разносится на километры.

Он улыбнулся. Она повернула голову. Посмотрела на него грустными глазами, но тоже улыбнулась.

– Это сильно, – прокомментировал Гонзо, разглаживая ладонью галстук. – Лео никогда мне не говорил, но вы наверняка вволю надо мной посмеялись.

Она кивнула:

– Иногда он возвращался, проведя день с тобой, я чувствовала на нем твой запах и спрашивала: «Как поживает Гонзо?»

Они засмеялись.

Подул холодный ветер, и Лоррен прижалась к нему.

Гонзо:

Я часто думаю о нем. По сути, каждый день. Просыпаюсь утром и думаю о Лео. А как иначе? Я бы в лепешку разбился ради него.

Мне кажется, Лоррен стало легче. Лео-младший растет, она от него без ума. Я тоже. Все мы. Я бываю с ним как можно чаще. Сначала Тим был ужасно несчастен, но теперь потихоньку оправляется. Я беру его на матчи «Никс» и «Янкиз» и вожу в зал к Тревору. Мы очень сблизились с Китти. Она не оставляет Лоррен. По воскресеньям мы все – Лоррен, Китти, Тим, Лео-младший, Зак и я – собираемся в доме великана на Лонг-Айленде.

Не знаю, слышит ли нас Лео, смотрит ли на нас своими большими мечтательными глазами оттуда, куда попал, улыбается ли особенной улыбкой, потому что счастлив видеть нас вместе. Я верю, что «потом» что-то есть, но не могу, как ни стараюсь, представить себе, как Лео сидит на облаке, скрестив руки на груди, скучает и ничего не делает.