Полночная ведьма

Я охотно предоставляю свою шевелюру ее заботам. Уверена, без ее стараний я выглядела бы настоящим пугалом. Мои волосы могут смотреться пристойно, они черны как вороново крыло и очень густы, но они имеют опрятный вид, только когда должным образом причесаны и уложены. Если бы я занималась ими сама, я бы просто заплетала их в косу и не прибегала ни к каким ухищрениям. Но я обязана соответствовать определенным требованиям, и одно из них – непременная красивая прическа. Я закрываю глаза, когда Вайолет, ритмично двигая щеткой, начинает расчесывать волосы по всей длине. Интересно, Яго чувствует себя так же, когда я его глажу? Как это чудесно – находить успокоение в такой простой процедуре, как расчесывание волос.

– Сегодня был печальный день, миледи, – говорит Вайолет. – И долгий.

– Ты расскажешь слугам, как мама признательна им за все, что они сделали? Она была довольна, ведь прием гостей прошел как по маслу.

– Благодарю вас, миледи. Я непременно передам любезные слова герцогини.

– Теперь она больше не герцогиня, Вайолет, а просто леди Аннабель.

Помолчав, Вайолет отвечает:

– Я к этому нескоро привыкну, миледи.

И всхлипывает. Посмотрев в зеркало, я вижу: камеристка с трудом удерживается от слез. Я совсем было позабыла, что в своем горе не одинока. Бедняжка Вайолет. Неудивительно, что она так грустна. Она начала работать в нашем доме судомойкой, когда ей было всего лишь одиннадцать лет, хотя и эта оценка ее тогдашнего возраста была только предположением, поскольку она осталась круглой сиротой и никто не знал, когда именно она родилась. Она всегда была мне по сердцу. Мы с ней примерно одних лет, но дело тут прежде всего не в этом, а в том, что мы обе принадлежим к ведовской семье. Когда она, бедная сирота, появилась в нашем доме на площади Фицрой, отец, видимо, понял, что Вайолет особенная. Что она восприимчива к магии. С присущей ему дальновидностью он начал поощрять возникшую между нами дружбу. Мама не раз возмущалась, находя Вайолет не на кухне, а в нашей с Фредди детской, но отец в ответ на ее протесты говорил, что это часть ее обучения как моей будущей камеристки. Насколько труднее было бы мне вести двойную жизнь, если бы не помощь Вайолет.

И вполне естественно, что, когда я достаточно подросла, чтобы иметь собственную камеристку, я попросила отца отдать это место ей. Мы с ней так близки, как только могут быть близки хозяйка и служанка, и я знаю, как она была привязана к моему отцу. Именно из-за этой близости я и продолжаю обращаться к ней по имени, а не по фамилии, как требуют правила этикета. Я глажу Вайолет по руке. И вижу, как в оправленном в серебро зеркале наши взгляды встречаются. У нее хорошенькое личико, открытое и говорящее о любознательности, большие карие глаза и вьющиеся волосы.

– Мужайся, Вайолет. Ты же знаешь, что он не полностью для нас потерян.

Вайолет кивает и улыбается сквозь слезы.

– Не обращайте на меня внимания, миледи, – говорит она, убирая на место серебряную щетку для волос и складывая в шкатулку шпильки. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что дальнейшие изъявления сочувствия с моей стороны только вызовут у нее новый приступ рыданий.

Я встаю, чтобы она смогла расстегнуть пуговицы на моем платье. В его жестком плотном шелке мне было жарко, и я с удовольствием сниму его со своего тела. Затем Вайолет развязывает шнуровку корсета. Я от природы стройна, и у меня тонкая талия, но мода все равно требует, чтобы, нося его, я туго затягивала шнурки. Какое облегчение, когда Вайолет распускает их после такого долгого дня. Когда она наконец освобождает меня от корсета, я перешагиваю через упавшую на пол нижнюю юбку, потом снимаю с себя через голову тонкую шелковую сорочку. Веющий из открытого окна легкий ночной ветерок приятно холодит разгоряченную кожу. Я вытягиваю руки, и Вайолет помогает мне надеть накрахмаленную ночную рубашку, завязки которой я свободно завязываю на шее. Когда я смотрю в темное стекло окна, виднеющееся между незадернутых штор, на меня из него глядит мое собственное светлое отражение.

– Пойдем, – говорю я Вайолет. – Уже достаточно темно. Нам пора.

– Да, миледи. – Она приносит мне бархатный плащ, помогает завернуться в него и застегнуть прихотливо сработанную золотую застежку.

– Он такого красивого зеленого цвета, – замечает Вайолет.

– Темный, как сосновый бор, и переливающийся, как крыло стрекозы, – цитирую я слова отца, которые он сказал мне, когда я впервые надела ведьминский плащ. В ночь после моего тринадцатого дня рождения, когда совершилось мое посвящение в члены Клана Лазаря и жизнь изменилась навсегда.