Полночная ведьма

На полпути к восточным воротам кладбища Брэм замедляет шаг, пораженный количеством одетых в черное людей, присутствующих на церемонии погребения. Многолюдные похороны не редкость и в Шеффилде, но ничего подобного по масштабам он прежде не видел. Он останавливается и на мгновение спускает мольберт с плеча на землю. Он видит несколько черных карет с впряженными в них породистыми лошадьми, также угольно-черными и накрытыми тяжелыми бархатными попонами. Катафалк уже, по-видимому, уехал, но остающиеся экипажи выглядят не менее богато, а стоящие на их запятках лакеи одеты в роскошные ливреи. На дверях одного из экипажей красками изображена стрекоза; тот же герб вышит на попонах впряженных в него лошадей, изящная воздушная стрекоза с переливающимся на солнце зеленым туловищем. Одетые в траур люди расположились вокруг открытой могилы, и их по меньшей мере две сотни. У самой могилы стоят скорбящие близкие усопшего, и убитая горем семья кажется Брэму трогательно маленькой. Брэм видит молодую девушку в широкополой шляпе с усеянной черными «мушками» длинной вуалью, но, несмотря на нее, он может разглядеть ее правильные черты лица. И изящную тонкую шею, единственную часть тела, которая не скрыта черной материей. Белизна этого небольшого участка обнаженной плоти кажется Брэму ошеломительной, почти эротичной. Солнечные лучи проходят сквозь ветви одинокого кедра и освещают стоящих у края могилы членов семьи усопшего; шелковая ткань их одежд, несмотря на то что она черна, как ночь, отражает этот свет с такой слепящей яркостью, что Брэм невольно щурит глаза.

И сразу же лихорадочно прикидывает, как бы передать на холсте всю силу этого отраженного света посреди глубокой черноты. При мысли о столь трудной художественной задаче его охватывает знакомое возбуждение. Пульс учащается, перед мысленным взором один за другим проносятся образы. Свет на фоне мрака, мрак на фоне света, цветовые пятна, широкие мазки. В момент подобного вдохновения возможно все. Он сбрасывает свою ношу на землю, торопливо достает из рюкзака доску для рисования и лист бумаги, пытается нащупать кусок древесного угля. Он ставит доску на мольберт, прижимая к ней верхний край бумаги пальцами левой руки, и, сжимая в правой руке уголь, поворачивается лицом к сцене, которую хочет запечатлеть. Он стоит на солнцепеке и чувствует, как на лбу начинают выступать бисеринки испарины, а волосы становятся влажными от пота. Его шляпа еще больше нагревает голову, а не спасает ее от солнца, и он срывает ее и небрежно роняет на иссохшую землю. Он хмурится, глядя на ослепительно-белый лист бумаги, но его колебание длится лишь одно мгновение, после чего он начинает рисовать. Проходящая мимо пара делает резкое замечание за его неподобающее поведение, но он остается глух к их критике. Он знает, что невольно стал свидетелем великого горя, и понимает: то, что он сейчас делает, можно счесть черствостью и неуважением к чужим чувствам. Но та небольшая часть его натуры, которая еще не отрешилась от этих условностей, быстро замолкает под натиском необоримого желания увековечить этот момент на бумаге. Он хочет не просто воссоздать сочетание форм и изящных линий, игру света и тени. И не просто отобразить мгновение из жизни высшего общества, когда его члены отдают дань традициям. Он желает передать самую суть людей, которые горюют у могилы.

Чтобы передать то, что невозможно узреть, надо сначала отобразить то, что зримо,

 – напоминает он себе.

Его разум работает так же быстро, как и его рука. Лист бумаги заполняется энергичными штрихами.

Это мой удел – жить, стремясь к невозможному. Открывать взору то, что скрыто. Но достаточно ли у меня для этого способностей? Хватает ли таланта?

Он продолжает работать, хотя и чувствует, что от зноя начинает кружиться голова. Или это от внутреннего напряжения? Он не обращает внимания на любопытных, которые подходят к нему и заглядывают через плечо. Он продолжает работать, стараясь передать сияние жизни посреди обряда, освящающего смерть. Он не останавливается даже тогда, когда викарий закрывает Библию. И даже в тот момент, когда стоящая у отверстой могилы красивая девушка поднимает голову и ловит на себе его пылкий взгляд.

Глава 2

Когда похоронная процессия наконец покидает кладбище, время уже почти четыре часа пополудни. Я чувствую облегчение оттого, что служба и погребение завершены, но мне отнюдь не по душе хлопоты, которые ждут нас дома. Мама, непрерывно плача, потратила несколько часов, давая указания экономке, миссис Джессап, и дворецкому Уизерсу, что именно надо сделать, чтобы подобающим образом принять тех участников похорон, которые приедут после церемонии в наш лондонский особняк.