Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. Том III. Повести. Том IV. Комедии

Думается, прямо к разрешению загадки разочарования байронического героя Пушкина, или, говоря словами самого поэта, к отысканию причины его «недуга» («Недуг, которого причину/Давно бы отыскать пора…»), и обращался Гоголь в статье о русской поэзии, когда писал: «.. Некогда с легкой руки Шиллера пронеслось было по всему свету очарованье и стало модным… потом с тяжелой руки Байрона пошло в ход разочарованье, порожденное, может быть излишним очарованьем…»

Следуя этому высказыванию в осмыслении пушкинского и гоголевского «Чайльд-Гарольдов», можно, кажется, постичь наконец загадку их недуга. Ибо именно «очарованье», упоение соблазнами мира — крайней степенью которого является, согласно Гоголю, пристрастие обоих «цивилизованных» героев к модной роскоши (не случайно в этом смысле и упоминание Гоголем имени Шиллера — поэта, а также одного из главных идеологов европейского торгово-промышленного прогресса), и порождает в них тягостное «похмелье» уныния и скуки — «разочарованье».

Нельзя не предположить, что и в этом Гоголь видел действие тех же невидимых «страшных врагов душевных», о которых писал в «Развязке Ревизора» и отдельном письме «Выбранных мест…».

Я беса «называю прямо» бесом, — заявлял он в письме к С. Т. Аксакову от 16 мая (н. ст.) 1844 года, — и «не даю ему… великолепного костюма a la Байрон… приводить в уныние — это его дело».

Весьма примечательно, что в статье о русской поэзии при характеристике Лермонтова — этого, по определению Гоголя, певца «безочарованья, родного детища байроновского разочарованья» — вновь появляются строки об изгнании нечистого духа посредством его художественного изображения. «Признавши над собою власть какого-то обольстительного демона, — пишет Гоголь о «безрадостном» Лермонтове, — поэт покушался не раз изобразить его образ, как бы желая стихами от него отделаться… В неоконченном его стихотворенье, названном “Сказка для детей”, образ этот получает больше определительности… Может быть, с окончанием этой повести, которая есть его лучшее стихотворение, отделался бы он от самого духа…»

По словам одного из исследователей конца ХIХ века, Н. М. Павлова (см.: Русский Архив. 1890. № 1. С. 140), и Пушкин оставил нам «добрую заповедь, чтобы всякий из нас постарался как можно скорее разделаться с Онегиным», этим

…печальным сумасбродом,Иль сатаническим уродом,Иль даже демоном моим.

В поэме «Езерский» (1832–1833), оставшейся в рукописях поэта и предназначавшейся ко включению в «Евгения Онегина» (отрывок из поэмы — «Родословная моего героя» — был опубликован в 1836 году в третьем томе «Современника»), Пушкин писал:

Мне жаль, что мы руке наемной

Дозволя грабить свой доход,С трудом в столице круглый годВлачим ярмо неволи темной,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто…

Что наши селы, нужды ихНам вовсе чужды — что наукиПошли не в прок нам; что спростаИз бар мы лезем в tiers-etat <третье сословие; фр.>,Что будут нищи наши внуки…Что не живем семьею дружной…

Старея близ могил родных,В своих поместьях родовых,Где в нашем тереме забытомРастет пустынная трава…

«…Уныние — жалкая дочь безверья в Бога…» — писал в 1846 году Гоголь в статье «Страхи и ужасы России». «Уныние есть истое искушение духа тьмы… — замечал он также ранее в «Правиле жития в мире». — Оно есть следствие недостатка любви нашей к Богу… Бог есть верховное веселие, а потому и мы должны быть также светлы и веселы». Сестре Анне 15 июня 1844 года он писал: «Прежде всего ты должна поблагодарить Бога за ту тоску, которая на тебя находит. Это предвестник скорого прихода веселья в душу твою. Тоска эта — следствие пустоты, следствие бесплодности твоего прежнего веселья». Предостерегая от обольстительного, доводящего до хандры упоения, Гоголь советовал: «Запасаться нужно в хорошее время на дурное и неурожайное: умерять дух нужно в веселые минуты мыслями о главном в жизни — о смерти, о будущей жизни, затем, чтобы легче и светлее было в минуты тяжелые» (записная книжка 1846–1850 годов).