Полное собрание сочинений. Том 16. Июнь 1907 — март 1908

Проснитесь, господин профессор, – стряхните с себя архивную пыль стародедовского народничества, – взгляните на то, что сделали два года революции. Столыпин победил вас не только физической силой, но и тем, что правильно понял самую практическую нужду экономического развития, насильственную ломку старого землевладения. Великий «сдвиг», уже бесповоротно совершенный революцией, состоит в том, что черносотенное самодержавие раньше могло опираться на средневековые формы землевладения, а теперь вынуждено,

всецело и бесповоротно вынуждено с лихорадочной быстротой работать над их разрушением. Ибо оно поняло, что без ломки старых земельных порядков не может быть выхода

из того противоречия, которое глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня – самый передовой промышленный и финансовый капитализм!

Значит, вы за столыпинское земельное законодательство? с ужасом спросят нас народники. – О нет! успокойтесь! Мы безусловно против всех форм старого землевладения в России, и помещичьего и крестьянского надельного. Мы безусловно за насильственную ломку этой гнилой, гниющей и отравляющей все новое старины, – мы за буржуазную национализацию

земли, как единственный последовательный лозунг буржуазной революции, как единственную практичную меру, которая направляет все острие исторически-необходимой ломки против помещиков, помогая среди крестьянской массы выделиться свободным хозяевам на земле.

Особенность русской буржуазной революции состоит в том, что революционную политику в основном вопросе революции, в аграрном, ведут черносотенцы и крестьяне с рабочими. Либеральные же адвокаты и профессора защищают нечто самое безжизненное, нелепое и утопичное: примирение двух противоположных взаимноисключающих методов ломки того, что отжило, и притом такое примирение, чтобы ломки вообще не было. Либо победа крестьянского восстания и полная ломка старого землевладения на пользу обновленного революцией крестьянства, т. е. конфискация помещичьей земли и республика. Либо столыпинская ломка, которая тоже обновляет, на деле обновляет и приспособляет к капиталистическим отношениям старое землевладение, но только всецело в интересах помещиков, ценою безграничного разорения крестьянской массы, насильственного изгнания ее из деревень, выселения, голодной смерти, истребления тюрьмой, ссылкой, расстрелами и пытками всего цвета крестьянской молодежи. Такую политику провести меньшинству над большинством нелегко, но она экономически не невозможна. Мы должны помочь народу ясно сознать это. А попытка аккуратной реформой, мирно, без насилия, выйти из того бесконечно запутанного клубка средневековых противоречий, который создан веками русской истории, есть самая тупоумная мечта заскорузлых «человеков в футляре». Экономическая необходимость безусловно вызывает и безусловно проведет самый «крутой переворот» в земельных распорядках России. Исторический вопрос состоит только в том, проведут ли его помещики, руководимые царем и Столыпиным, или крестьянские массы, руководимые пролетариатом.

* * *

«Объединение оппозиции» – такова злоба дня русской политической печати. Полицейски-столыпинская «Россия» ликует: «Объединение? значит, и кадеты – революционеры; ату кадета!» Кадетская «Речь», насквозь пропитанная чиновничьим желанием доказать, что кадеты могут быть умеренны не хуже октябристов, жеманно надувает губы, изливает потоки «морального» негодования по поводу недобросовестных попыток обвинить ее в революционности и заявляет: мы, конечно, приветствуем объединение оппозиции, но объединение это должно быть движением «слева направо» (передовица от 2-го февраля). «Мы имеем опыт политических ошибок и разочарований. Когда оппозиция объединяется, она, естественно, объединяется на минимальной программе наиболее умеренной из партий, входящих в ее состав».

Это программа вполне ясная: гегемония буржуазного либерализма, вот мое условие, говорят кадеты, – подобно тому, как Фаллу говорил в 1871 году просившему его поддержки Тьеру: монархия, вот мое условие.

«Столичная Почта»{116} увидала, что прямо такие вещи говорить совестно, зазорно, и потому «не соглашается» с «Речью», отделываясь туманными намеками на «дооктябрьское настроение» (цензура проклятая мешает ясной политической программе!) и приглашая, по существу дела, поторговаться. Дескать, «Речь» хочет руководить, революционеры хотят руководить (новым объединением), а мне нельзя ли магарыч за честное маклерство?