Полное собрание сочинений. Том 7. По зимнему следу

Собираем флажки на катушку. С надеждой, что не всем лисам отпущено много ума, обходим на лыжах еще один островок леса. Но в этот раз число палочек четное. А солнце, обтянутое желтым морозным кругом, уже приблизилось к елкам на горизонте. «Ну что, домой?» — говорит Павлов.

«Домой, домой!» — загалдела наша компания, как будто это и было самое главное на охоте.

* * *

И заскрипел снежок под широкими лыжами. Обнаружилось: от теплой лесной избы за день мы удалились километров на десять.

На полпути к дому, на высоком пологом бугре, делаем перекур. Как раз в этот момент посиневшее от холода солнце встретилось с горизонтом. Я много раз замечал: человек всегда остановится проводить глазами заходящее солнце. Ничто так в природе не бередит сердце, как это молчаливое окончание дня. Мне помнится, даже и птицы в этот момент чуть примолкают, и ветер стихает.

Сейчас на земле полная тишина. Чуть розовеет снег. Наши тени кажутся бесконечными. Они растворяются где-то на лежащих внизу холмах. Лес по холмам темнеет брошенными в беспорядке овчинками. Вдалеке овчины соединяются в одну туманную синеватую шубу.

Кажется, не будь этой шубы, земля без солнца заледенеет, и к утру не будет на ней ничего способного летать или бегать.

«Бр-р… Поди, под сорок мороз-то…» Лесок, где мы забавлялись флажками, кажется сверху маленьким пятачком. Как раз над ним пролетает сейчас стайка потревоженных кем-то тетеревов. «Глядите, глядите! Не наша ли?»

По ложбине между кустами неторопливо бежит лиса. Один из охотников озорства ради стреляет вверх. Грохот звенящим клубком катится по холмам. Но лиса в нашу сторону даже и уха не повернула. Возможно, она уже нагляделась на нас из укрытия, и теперь мы потеряли для нее интерес. А может быть, и лису волнует заходящее солнце. Вот она взбежала на бугорок, села и глядит, как остывает, дымится и вот-вот исчезнет уже не дающий света малиновый круг.

* * *

В рубленной из толстых сосен избе русская печь. Заслонка открыта, жар и свет из печи такой, что за столом надо все время вертеться, подставлять теплу то один бок, то другой.

Павлов режет принесенную с мороза лосиную печенку (в минувшее воскресенье охота была удачной). Кто-то достал копченую осенью медвежатину. Явились на стол брусника, кренделя на веревочке, ну и, понятное дело, бутылка с питьем. Рядом с горячим чайником бутылка, принесенная с холода, запотела, по ней текут длинные прозрачные ручейки. Что еще надо промерзшему до костей человеку!

— Ну, за здоровье хитрой лисы…

— Печенка по-вятски! Уверяю, нигде в мире такой не бывает, — говорит Павлов и водружает на стол сковородку…

Сладко заныли ноги, огнем горят ошпаренные морозом носы и уши. Кто-то уже захрапел на разостланном полушубке. Огонь погашен, только из печи на стену падает красноватый, уже не горячий свет. Разговор вполголоса, как водится, об охоте.

— А что же, лиса через флажки не посмеет?..

— Не посмеет, боится. И волк боится, и лось…

— Зайцы, наверно, по глупости не боятся.

— Медведь не боится. Рысь тоже, сам наблюдал, не боится.

— Волки очень боятся. Помню случай, неделю держали в окладе девять волков, ждали именитых охотников. Только один ушел. По следам потом видели — полз на брюхе, в снегу под флажками глубокую борозду сделал, простите за выражение, жидким ударил от страха, а все-таки пересилил себя. А восемь остальных не посмели. Ну, всех, конечно, и положили. Вот ведь штука — флажки…

— Да что зверь, а человека возьмите. В иной жизни тоже получается круг. Простое, кажется, дело, перешагни — и все пойдет по-иному. Нет, смелости не хватает. Так и живет иной бедолага в окладе. Неверно я говорю?.. — Молчание. То ли все уже задремали, то ли о чем-то думают.

Ходивший навестить лесника Павлов пускает в избу морозное облако, вешает на гвоздь полушубок и кидает в печку пару сосновых поленьев.

Морозный узор на окошке. На полу синеет пятно лунного света. А на бревенчатой стенке пляшут теплые пятна света из печки. Я засыпаю с приятной мыслью, что сегодня только суббота, что завтра мы еще всласть померзнем на перелесках.

_{Фото автора. Кировская область.}

 _{12 января 1969 г.}

Первая

Поглядите внимательно на лицо женщины. Кем она была в жизни? Вы скажете: это учительница. Школа непостижимым путем отмечает лица своих служителей. Зинаида Петровна Кокорина почти тридцать лет была учителем и директором школы. Но ее взрослые воспитанники и недавние ученики из поселка Чолпон-Ата у киргизского озера Иссык-Куль, читая эту заметку, наверняка удивятся, узнав, что их седовласая добрая «историчка» Зинаида Петровна была летчицей. И не просто летчицей, но первой советской летчицей.