Полное собрание сочинений. Том второй. Повести и рассказы (1848-1859)

Гротескный образ старого князя в какой-то мере связан с традициями народного кукольного театра. Об интересе Достоевского к последнему свидетельствуют главы «Записок из Мертвого дома» («Праздник рождества Христова», «Представление» — наст. изд., т. IV) и черновые записи к «Дневнику писателя» за 1876 г. «О народном театре „Петрушка“» (впервые опубликованы А. С. Долининым: «Ученые записки Ленинградского гос. педагогического института им. М. Н. Покровского», т. IV, вып. 2, факультет языка и литературы, Л., 1940, стр. 314–316). Писатель хорошо знал репертуар русских скоморохов. Он даже считал, что «Петрушку» можно поставить на Александринской сцене «так как есть, целиком, ровно ничего не изменяя» (там же, стр. 315). Почти во всех народных представлениях Петрушка (иногда Кедрила — такой вариант видел Достоевский в омском остроге) — обжора, плут, охотник погулять с девушкой, хотя внешность для «соблазнителя» у него самая неподходящая. Восхищаясь героем кукольных представлений, Достоевский говорил: «…какой характер, какой цельный художественный характер!» (там же). Любовь к этому виду искусства писатель сохранил с детских лет: дедушка его, В. М. Котельницкий, каждую пасху водил младших Достоевских смотреть праздничные балаганы, «различных паяцев, клоунов, силачей и прочих балагановых Петрушек» (см.: Достоевский, А. М., стр. 38). В ряде ситуаций и эпизодов «Дядюшкина сна» можно увидеть отражение этих сцен народного театра: см., например, сцену «разоблачения» князя — неудачного жениха (стр. 375–384). «Моложению» князя соответствуют в кукольном театре сцены «помолаживания» стариков и старух с помощью переваривания их в котлах или перековывания в кузнице (о сюжетах петрушечных представлений см.: В. Н.

ц. Кукольный театр на Руси. «Ежегодник императорских театров. Сезон 1894–1895 гг.». Кн. 1. СПб., 1896, стр. 183).

Как справедливо отмечалось, «„Дядюшкин сон“ — повесть, органически связанная с литературным движением, которое отразило общественное возбуждение конца 1850-х годов». Достоевский во многом сближается здесь с Островским, Писемским, Щедриным периода «Губернских очерков», которые в 1850-е годы «развивали в своем творчестве сатирические гоголевские традиции, выступая с резкой разоблачительной критикой дворянства и пореформенных порядков» (см.: История русской литературы, т. IX, ч. 2. Изд. АН СССР, М.—Л., 1956, стр. 32).

При изображении глубокого провинциального застоя, невежества, жестокости и пошлости обитателей одной из отдаленных окраин России автор опирался на разнородные традиции, накопленные русской литературой в разработке этой темы. Сквозь сюжетную ткань «Дядюшкина сна» местами явственно просвечивают сцены и образы «Графа Нулина» и «Ревизора». Гротескно-сатирический образ «дядюшки» своеобразно варьирует черты характера Нулина (см. об этом: М. С.н. Этюды по Достоевскому. Двойники «дядюшки», стр. 494, 495), а в еще большей мере — Хлестакова. Пустословие и легкомыслие этого гоголевского героя обращаются в старческую болтливость и слабоумие князя. Но Хлестаков — образ комедийный, в старом же князе комическое соединяется с жалким. От князя К. тянутся нити к «расслабленному старичку» князю Сокольскому в романе «Подросток» (см.: Л. М.

н, Г. М.

р. Источник повести Достоевского «Дядюшкин сон», стр. 374, а также: Гроссман, Семинарий, стр. 70). Кульминационный пункт романа — крушение грандиозных планов Москалевой и скандал, разразившийся в ее доме (главы XIII, XIV), — реминисценция заключительного, пятого акта «Ревизора» (о влиянии комедии Гоголя на создание «Дядюшкина сна» см.: Кирпотин, стр. 511).