Мой альбом, где страсть сквозит без мерыВ каждой мной отточенной строфе,Дивным покровительством ВенерыСпасся он от ауто-да-фэ.И потом — да славится наука! —Будет в библиотеке стоятьВашего расчетливого внукаВ год две тысячи и двадцать пять.Но американец длинноносыйПроменяет Фриско на Тамбов,Сердцем вспомнив русские березы,Звон малиновый колоколов.Гостем явит он себя достойнымИ, узнав, что был такой поэт,Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойнымОн отправит в университет.Мой биограф будет очень счастлив,Будет удивляться два часа,Как осел, перед которым в яслиСвежего насыпали овса.Вот и монография готова,Фолиант почтенной толщины:«О любви несчастной ГумилеваВ год четвертый мировой войны».И когда тогдашние Лигейи,С взорами, где ангелы живут,Со щеками лепестка свежее,Прочитают сей почтенный труд,Каждая подумает уныло,Легкого презренья не тая:«Я б американца не любила,А любила бы поэта я».
88
Об озерах, о павлинах белых,О закатно-лунных вечерахВы мне говорили, о несмелыхИ пророческих своих мечтах.Словно нежная ШахерезадаЗавела магический рассказ,И казалось, ничего не надо,Кроме этих озаренных глаз.А потом в смятеньи <...> туманныхМне, кто был на миг Ваш господин,Дали два цветка благоуханных,Из которых я унес один.
89
Однообразные мелькаютВсё с той же болью дни мои,Как будто розы опадаютИ умирают соловьи.Но и она печальна тоже,Мне приказавшая любовь,И под ее атласной кожейБежит отравленная кровь.И если я живу на свете,То лишь из-за одной мечты:Мы оба, как слепые дети,Пойдем на горные хребты,Туда, где бродят только козы,В мир самых белых облаков,Искать увянувшие розыИ слушать мертвых соловьев.