Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

По поводу Вашего суждения, что Кардуччи исключительно романтик и потому я должна была переводить стихотворение на 18-й стр. не так, а иначе, — скажу: «несогласна». У него есть даже стихотворение вроде филиппики против романтиков. Правда, душа Кардуччи, как душа всякого большого поэта, многогранна, и про него можно сказать: «несмотря на его выпады против романтиков, он и романтик тоже», но присвоить ему исключительно мундир романтика — нельзя, и вообще никакие мундиры не подходят к его своеобразной фигуре.

Душу Кардуччи, в ее многообразных фазах, изучила, думается мне, достаточно и поняла ее настолько, насколько мне судьбой отпущена способность то или иное понимать.

По поводу моего перевода Сема Бенелли, если позволите, скажу в другой раз, а пока прошу Вас принять уверение в моем совершенном почтении к Вам.

И. Гриневская.

P. S. Не прошу аудиенции у Вас, а пишу, потому что в личных объяснениях для убедительности важно не только что сказано, а как, т. е. тон и сила его, а я не обладаю нужным авторитетным тоном, ни необходимой силой тона, какими владеете Вы и которыми пользуетесь по праву. К тому же, при личном объяснении боюсь отнять у Вас невольно больше времени, чем Вы можете пожертвовать литературному работнику (вероятно, за некоторыми исключениями). Хотя от объяснений этих может подчас зависеть и жизнь труженика, все же время, которое, по Вашим словам, Вы можете уделить ему, чересчур малое.

Прошу извинить меня за слишком длинное письмо, в котором и для Вас ведь всё, конечно, известно.

52. От Ф. Сологуба

Петроград. 23 июня 1919 г.

В<асильевский> о<стров>, 10 линия, 5, кв. 1.

Многоуважаемый Николай Степанович,

Вы обратили мое внимание на неверное по отношению к Вам утверждение в моей статье, напечатанной в Вестнике Союза писателей, будто Вы сами себя избрали в члены редакционной коллегии. Действительно, припоминаю, что в том заседании СДХЛ, о котором идет речь, я застал на председательском месте г-на Муйжеля, из чего видно, что Вы или вовсе не были на этом заседании, или пришли позже меня, стало быть, в этих выборах не участвовали. Сожалею, что мною допущена эта ошибка по отношению к Вам.

Эта оговорка личного свойства не изменяет моего мнения о выборах, которые я считаю неправильными и по форме, и по существу. Принимаясь за издательство русских писателей в такое совершенно исключительное время, СДХЛ брал на себя весьма большую ответственность. Все относящиеся к этому делу вопросы, в том числе и вопрос о составе редакции, следовало решать гораздо осмотрительнее, не лишая и меня возможности высказать свое мнение и подать мой голос.

Повторяю еще и то, что для меня непонятно, почему Ваша подпись была под одним или несколькими документами, исходившими от совета СДХЛ, в котором я не могу не видеть тенденцию к устранению меня и Анас<тасии> Н<иколаевны> Чеботаревской от участия в делах того самого союза, в учреждении которого мы с нею принимали наиболее деятельное участие. Думаю, что эта странная тенденция не принесла никакой пользы союзу как учреждению общественному.

С истинным уважением Федор Сологуб.

53. От Г. Сыромятникова

6 окт<ября> (23 сент<ября>) 1919 г.

Хутор Ореховно, ст. Окуловка Никол<аевской> ж. д.

Многоуважаемый Николай Степанович,

недавно, читая дочери моей «Северное Сияние», я наткнулся на Ваше стихотворение «Экваториальный лес», и, хотя не очень восхитился им, мне захотелось написать Вам, так как Ваша энергия меня очень интересует. А Ваши ошибки совсем не радуют, как это принято в литературном мире. Как могли черные люди унести кумпасы (ничего не компа́сы) французских путешественников, не случайных пешеходов, а «членов большой экспедиции к Верхнему Конго»? Компас каждый несет в кармане, и кроме того маленький — на часовой цепочке, и потеря компаса не так ужасна, ибо по коре деревьев можно определить, где север. Черные люди унесли, вероятно, хронометры, как у меня в Корее, на Картеровском круге, на пружинах, чтоб они не бились. Но кража хронометров, очень печальная для научной работы, на судьбу экспедиции повлиять не может, ибо у каждого путешественника есть часы, которые он никогда не переводит. Все это, разумеется, мелочи, но Вы видите, что я внимательно читаю Ваши стихи с тех пор, как в Аполлоне (кажется) прочитал Ваше описание средневекового капитана с брабантскими кружевами на манжетах.