„Перейдемъ къ проз, т.-е. къ моимъ занятіямъ. Съ твоего отъзда мои занятія состояли въ ничего-недланіи. Прожектовъ много, но лни еще больше. Не думай однако, чтобъ я не писалъ стиховъ; я часто ихъ длаю, хотя, разумется, никому не показываю. Но мое стихотворство не помшаетъ моей дятельности. Не знаю, отчего, мн даже некогда и читать то, что хочется, а некогда отъ того вроятно, что я ничего не длаю. Правда, я прочелъ комедій 200 посл твоего отъзда, одну съигралъ, одну перевелъ, но мои прожекты объ Жуковскомъ, объ критик, объ философіи въ Россіи, — до сихъ поръ все еще прожекты. На дняхъ намренъ приняться за исполненіе. Между тмъ много еще другихъ сочиненій — кандидатовъ, которые просятся въ комплектъ, но которыхъ я до сихъ поръ оставляю при особенныхъ порученіяхъ. А между тмъ ты понимаешь, что они другъ другу мшаютъ, перебиваютъ другъ у друга мста и пр. Но я буду писать, и скоро. Если бы ты зналъ, какъ весело быть писателемъ. Я написалъ одну статью, говоря по совсти, довольно плохо, и если бы могъ, уничтожилъ бы ее теперь. Но, не смотря на то, эта одна плохая статья доставила мн минуты неоцненныя; кром многаго другаго, скажу только одно: есть въ Москв одна двушка, прекрасная, умная, любезная, которую я не знаю, и которая меня отъ роду не видывала. Тутъ еще нтъ ничего особенно пріятнаго, но дло въ томъ, что у этой двушки есть альбомъ, куда она пишетъ все, что ей нравится, и, вообрази, подл стиховъ Пушкина, Жуковскаго и пр., списано больше половины моей статьи. Что она нашла въ ней такого трогательнаго, я не знаю; но, не смотря на то, это одно можетъ заставить писать, если бы даже въ самой работ и не заключалось лучшей награды.
„Кстати или не кстати: на другой день посл твоего отъзда былъ у меня А. Н. съ своею поэмою. Я уговорилъ его не печатать ее, не сдлавши нкоторыхъ поправокъ; а поправки я ему задалъ такія, что надюсь, будетъ работы по крайней мр еще на годъ. Мн того только и хотлось, ибо въ поэм много хорошихъ мстъ, но вся она никуда не годится. Чмъ больше онъ будетъ поправлять ее, тмъ лучше, знаю, ты другаго мннія; но если ты хочешь спорить, то я возвращусь опять къ старому припву: Кошелевъ, пиши стихи. Между тмъ пиши письма. Сдлай по моему, пиши рдко и много. Отчего бы, напримръ, не развивать теб твои мысли объ исторіи въ письмахъ ко мн! Мы будемъ спорить, толковать, и, право, это будетъ намъ обоимъ полезно, а всего полезне для твоего сочиненія, ибо это заставитъ тебя невольно больше и чаще объ немъ думать. Одно условіе: пиши безъ приготовленій, что въ голову придетъ, и въ томъ порядк, какъ придетъ въ голову, иначе мн вкъ не дождаться твоего письма. Такая переписка всего лучше познакомитъ насъ съ положеніемъ другъ друга; для насъ теоретическія мысли еще жизнь; наша опытность — опытность ума; покуда мы не будемъ богаче длами, чмъ мыслями, до тхъ поръ, вмсто вопросовъ о здоровь, о жить-быть и пр., намъ надо спрашивать другъ у друга: какія перемны въ вашемъ образ мыслей? Отвтомъ на этотъ вопросъ мы скажемъ все. Въ старости будетъ у насъ другая переписка.
„Твоимъ мыслямъ о Cousin я очень радъ. Что ты говоришь объ его лекціяхъ, я то же думалъ объ его fragments philosophiques. Но я еще больше радъ тому, что теб нравится Гердеръ. Не испорченность ума, какъ ты думаешь, но б`oльшая зрлость заставляетъ тебя предпочитать поэтическое сухимъ выкладкамъ. Самъ Шеллингъ — поэтъ тамъ, гд даетъ волю естественному стремленію своего ума. Только необходимость принаравливаться къ ограниченному понятію читателей заставляетъ его иногда быть сухимъ. Но, мн кажется, онъ въ этомъ ошибся: кто не понялъ мысль чувствомъ, тотъ не понялъ ее, точно также какъ и тотъ, кто понялъ ее однимъ чувствомъ. Но для меня непонятно то, что ты говоришь о пламенной любви Гердера ко
„Было у меня еще что-то сказать теб, но теперь забылъ. Прощай.
Въ конц 1829 года М. А. Максимовичъ, собираясь издать Альманахъ